поскольку на вашем форуме нет раздела, посвящённого литературе, хочу разместить эту тему здесь.
"Сказки" - одно из самых ярких творений великого русского сатирика М. Е. Салтыкова-Щедрина. За небольшим исключением, они создавались в течение четырех лет (1883-1886), на завершающем этапе творческого пути писателя.
Одновременно с Салтыковым в 80-е годы выступали со сказками и литературными обработками народных легенд его выдающиеся современники - Л.Н. Толстой, В.М. Гаршин, Н.С. Лесков, В.Г. Короленко. Художники слова шли навстречу тому новому кругу читателей, который, как отмечал в декабре 1885 года Толстой в письме к Салтыкову, "надо считать сотнями тысяч, чуть не миллионами". Годом позже Салтыков, в свою очередь, писал о "подземном гудении" масс, пробуждающихся к сознательной жизни.
Россия находилась накануне нового - пролетарского - этапа освободительного движения, охарактеризованного В.И. Лениным как "движение самих масс"1. Чутко улавли(*109)вая сдвиги в настроениях народа, крупнейшие русские писатели проявляли повышенный интерес к литературным формам, рассчитанным непосредственно на массового читателя.
Своими "Сказками" Щедрин дал высшие образцы демократизации литературы. И это не случайно. Дело в том, что сказка, хотя она и представляет собою лишь один из жанров щедринского творчества, была органически близка художественному методу сатирика. Сказочная форма подготовлялась исподволь, как бы стихийно вызревала в недрах его творчества, постепенно вырастала из некоторых существенных особенностей его сатиры. Сказки Щедрина - это зрелые плоды, завязи которых обнаруживаются уже в самых ранних его произведениях.
Для сатиры вообще и, в частности, для сатиры Щедрина обычными являются приемы художественного преувеличения, фантастики, иносказания, сближения обличаемых социальных явлений с явлениями животного мира. Эти приемы в своем развитии вели к появлению отдельных сказочных эпизодов и "вставных" сказок внутри произведений, далее - к первым обособленным сказкам и, наконец, к созданию цикла сказок. Написание целой книги сказок в первой половине 80-х годов объясняется, конечно, не только тем, что к этому времени сатирик творчески овладел жанром сказки. В обстановке свирепой правительственной реакции сказочная фантастика в какой-то мере служила средством художественной конспирации наиболее острых идейно-политических замыслов сатирика. Приближение формы сатирических произведений к народной сказке открывало также писателю путь к более широкой читательской аудитории. Поэтому в течение нескольких лет Щедрин с увлечением работает над сказками. В эту форму, наиболее доступную народным массам и любимую ими, он как бы переливает все идейно-тематическое богатство своей сатиры и, таким образом, создает своеобразную малую сатирическую энциклопедию для народа.
"Сказки", представляя собою итог многолетней работы сатирика, синтезируют идейно-художественные принципы Щедрина, его оригинальную манеру письма, многообразие его изобразительных средств и приемов, достижения его мастерства в области сатирической типизации, портретной живописи, диалога, пейзажа. Они демонстрируют силу и богатство его юмора, его искусство в применении гиперболы, фантастики, иносказания. "Сказки" являются именно той (*110) книгой Салтыкова-Щедрина, которая наилучшим образом раскрывает читателю богатый духовный мир и многогранную творческую индивидуальность русского художника-мыслителя, шедшего в авангарде общественно-литературного движения второй половины XIX века.
"Сказка,- писал Гоголь,- может быть созданием высоким, когда служит аллегорическою одеждою, облекающею высокую духовную истину, когда обнаруживает, ощутительно и видимо даже простолюдину, дело, доступное только мудрецу". Таковы именно щедринские сказки, их высокое идейное содержание выражено в общедоступных художественных формах. Они написаны настоящим народным языком - простым, сжатым и выразительным.
Опираясь на богатейшую образность народной сказки, пословицы и поговорки, Щедрин дал непревзойденные образцы лаконизма в художественной трактовке сложных общественных явлений. Каждое слово, эпитет, метафора, сравнение, каждый образ в его сказках заключают в себе высокий идейно-художественный смысл, концентрируют огромную сатирическую силу. В этом отношении особенно примечательны те сказки, в которых действуют представители зоологического мира.
Художественная символика, связанная с образами животного царства, была издавна закреплена басенной традицией, а в более поздние времена - сатирической сказкой о животных, являвшейся, как правило, творчеством социальных низов. Сказки о животных позволяли народу более смело нападать на своих притеснителей, свободнее говорить в доходчивой, забавной, остроумной манере о серьезных вещах. Эта любимая народом форма художественного повествования нашла в сказках Щедрина широкое применение.
Мастерским воплощением обличаемых социальных типов в образах зверей достигается яркий сатирический эффект при чрезвычайной краткости и динамичности художественных мотивировок. Уже самим фактом уподобления представителей господствующих классов и правящей касты самодержавия хищным зверям сатирик заявлял о своем глубочайшем презрении к ним. Социальные аллегории в форме сказок в зверях предоставляли писателю некоторые преимущества и в цензурном отношении, позволяли употреблять более резкие сатирические оценки и выражения. В сказке "Медведь на воеводстве" Щедрин называет Топтыгина "скоти(*111)ной", "гнилым чурбаном", "дураком", "негодяем" и т. п.,- все это без применения звериной маски было бы невозможно сделать по отношению к царским сановникам, которых сатирик имеет в виду в данном случае. Конечно, царская цензура распознавала замаскированные замыслы писателя, но нередко оказывалась перед невозможностью предъявить ему формальные обвинения.
"Зверинец", представленный в щедринских сказках, свидетельствует о великом мастерстве сатирика, его неистощимой изобретательности в приемах художественного иносказания. Выбор представителей животного царства для иносказаний в щедринских сказках всегда тонко мотивирован и опирается на прочную фольклорно-сказочную и литературно-басенную традицию, и всего заметнее - на традицию Крылова.
Затаенный смысл сказочных иносказаний Щедрина постигается как из самых образных картин, соответствующих поэтическому строю народных сказок или басен, так и благодаря тому, что сатирик нередко сопровождает свои образы прямыми намеками на их скрытое значение.
Топтыгин чижика съел. "Все равно, как если б кто бедного крохотного гимназистика педагогическими мерами до самоубийства довел" ("Медведь на воеводстве").
"Ворона - птица плодущая и на все согласная. Главным же образом, тем она хороша, что сословие "мужиков" представлять мастерица" ("Орел-меценат").
"У птиц тоже, как и у людей, везде инстанции заведены: везде спросят: был ли у ястреба? был ли у кречета? а ежели не был, так и бунтовщиком, того гляди, прослывешь" ("Ворон-челобитчик").
Такой прием переключения повествования из плана фантастического в реалистический, из сферы зоологической в социальную, делает щедринские иносказания, как правило, прозрачными и общедоступными.
"Очеловечивание" звериных фигур своих сказок Щедрин осуществляете большим художественным тактом, позволяющим сохранить "натуру" образов. Разумеется, иносказание, предназначенное выразить социальный смысл, не достигает цели, если действия зверя в сказке или басне ограничатся только тем, что ему природой позволено. Этому требованию не удовлетворит ни одна даже самая "выдержанная" басня. Важно, чтобы выбор образов для сравнения не был случайным, чтобы художник был остроумен и находчив в распре(*112)делении ролей и чтобы прямой смысл и подразумеваемый смысл образа были поэтически согласованы.
В сказках Щедрина зайцы изучают "статистические таблицы, при министерстве внутренних дел издаваемые", и пишут корреспонденции в газеты; медведи ездят в командировки, получают прогонные деньги и стремятся попасть на "скрижали Истории"; птицы разговаривают о капиталисте-железнодорожнике Губошлепове; рыбы толкуют о конституции и даже ведут диспуты о социализме. Но в том-то и состоит поэтическая прелесть и неотразимая художественная убедительность щедринских сказок, что, как бы ни "очеловечивал" сатирик свои зоологические картины, какие бы сложные социальные роли ни поручал он своим "хвостатым" героям, последние всегда сохраняют за собой основные свои натуральные свойства.
Коняга - это доподлинно верный образ забитой крестьянской лошади; медведь, волк, лиса, заяц, щука, карась, ерш, орел, ястреб, ворон, чиж - все это не просто условные обозначения, не внешние иллюстрации, а поэтические образы, живо воспроизводящие облик, повадки, свойства представителей животного мира, призванного волею художника дать едкую пародию на общественные отношения буржуазно-помещичьего государства. В результате - перед нами не голая, не прямолинейно тенденциозная аллегория, а аллегория художественная, не порывающая с реальностью тех образов, которые привлечены с целью иносказания.
В своих сказках Щедрин воплотил не только повседневные проявления общественной жизни, классовой борьбы, административного произвола, но и сложные процессы общественной мысли своего времени. И нельзя не восхищаться тем мастерством, с каким представил Щедрин сложные коллизии эпохи в миниатюрных картинах, с каким он заставил своих незадачливых героев - волков и зайцев, щук и карасей - разыграть на этой ограниченной сцене сложные сюжеты социальных комедий и трагедий.
Едва ли, например, можно было доходчивее, ярче, остроумнее передать идею о социальном антагонизме и о деспотической сущности самодержавия, чем это сделано в сказках "Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил", "Дикий помещик", "Медведь на воеводстве". С такой же классической ясностью и неподражаемой изобразительностью представлены все лукавые извороты и метаморфозы либерализма в сказках "Вяленая вобла" и "Либерал".
(*113) Противопоставление бесправных народных масс господствующей верхушке общества составляет один из важнейших идейно-эстетических принципов Щедрина. В его сказке действуют лицом к лицу, в непосредственном и резком столкновении представители антагонистических классов. Мужик и генералы, мужики и дикий помещик, Иван Бедный и Иван Богатый, заяц и волк, заяц и лиса, "лесные мужики" и воеводы Топтыгины, Коняга и Пустоплясы, карась и щука и т. п. В целом книга щедринских сказок - это живая картина общества, раздираемого внутренними противоречиями. В сказке "Медведь на воеводстве" самодержавная Россия символизирована в образе леса, и днем и ночью гремевшего "миллионами голосов, из которых одни представляли агонизирующий вопль, другие - победный клик". Эти слова могли бы быть поставлены эпиграфом ко всему сказочному циклу и служить идейной экспозицией к картинам, рисующим жизнь классов и социальных групп в состоянии непрекращающейся междоусобной войны.
Рядом с глубокой драмой жизни трудящихся Щедрин показывал позорнейшую комедию жизни дворянско-буржуазных слоев общества. Отсюда постоянное переплетение трагического и комического в щедринских сказках, беспрерывная смена чувства симпатии чувством гнева, острота конфликтов и резкость идейной полемики.
Принцип социального контраста находит свое выражение не только в построении образной системы, резком противопоставлении персонажей, выборе зоологических масок, но и в тех полемических диалогах действующих лиц, в форме которых развертывается содержание целого ряда сказок. Блестящим примером мастерского диалога может служить "Карась-идеалист". Сюжет сказки, с первых слов ("Карась с ершом спорил") и до последних ("Вот они, диспуты-то наши, каковы!"), развивается в быстро сменяющихся эпизодах полемики карася то с ершом, то со щукой, и в этих спорах необычайно стремительно и ярко обрисовывается внутренний облик каждого участника диспутов: наивного идеалиста, циничного скептика, прожорливого хищника.
Нет ни возможности, ни необходимости говорить здесь о многих других особенностях, характеризующих щедринские сказки как оригинальные творения искусства слова. Но нельзя не сказать о том, что, по собственному признанию сатирика, всегда составляло его главную силу. Это - щедринский смех, умный смех, облагораживающий и воспиты(*114)вающий человека. В отличие от гоголевского "смеха сквозь слезы", есть в нем своя преимущественная эмоциональная нота: щедринский смех чаще бывает гневным, бичующим, негодующим. Однако это не исключает в нем множества других тонов и оттенков, обусловленных разнообразием идейных замыслов, объектов изображения и сменяющихся душевных настроений сатирика. "Сказки", подводившие итог собственно сатирическому творчеству писателя и представляющие собою последний звонкий аккорд щедринского смеха, могут служить как бы хрестоматией образцов юмора Щедрина, во всем богатстве его художественного проявления.
Там, где в "Сказках" идет речь о дворянстве, буржуазии, бюрократии, о либералах, действующих "применительно к подлости", беспощадно отрицающий и карающий смех Щедрина проявляет себя в полной силе. Но мера сатирического негодования становится иной, когда речь идет о средних и низших социальных слоях, о неполноправных и бесправных представителях общества. И поскольку "Сказки" охватывают самый разнородный социальный материал, воспроизводят всю социальную анатомию общества, они представляют все градации щедринского смеха. Он колеблется в широких пределах от резкого презрительного сарказма и до смеха, смешанного с грустью. В первом случае он направлен на Топтыгиных, орлов-меценатов, волков и прочих хищных зверей, олицетворяющих класс эксплуататоров, во втором - на того доверчивого простеца, который наивно полагает, что можно смирить хищника верностью и послушанием ("Самоотверженный заяц") или призывом к добродетели ("Карась-идеалист"). А между этими крайними границами имеется множество переходов, когда в щедринском смехе звучит то веселое издевательство ("Недреманое око"), то пренебрежительная насмешка ("Премудрый пескарь"), то спокойная ядовитая ирония ("Здравомысленный заяц"), то множество других эмоциональных оттенков, почти невыразимых на языке логических понятий.
2
Резкостью сатирического нападения на правительственные верхи самодержавия выделяется "Медведь на воеводстве". Тема сказки восходит ко многим ранее созданным (*115) произведениям сатирика и прежде всего к "Помпадурам и помпадуршам" и "Истории одного города". В свою очередь, и художественный прием уподобления представителей правящих классов медведям возникает довольно рано. Так, в рассказе 1863 года "Деревенская тишь" помещик Сидоров видит себя во сне превратившимся в медведя и испытывает удовольствие от того, что в этом новообретенном зверином образе торжествует физическую победу над своим непокорным слугой Ванькой. "Дикий помещик" в одноименной сказке 1869 года, оказавшись без мужиков, звереет, приобретает ухватки и облик медведя. В рассказе того же года "Испорченные дети" есть упоминание о "принце Шармане, обращенном в медведя злым волшебником". Примерка медвежьего костюма к соответствующим социальным типам завершилась в 1884 году созданием сатиры "Медведь на воеводстве", где царские сановники преобразованы в сказочных медведей, свирепствующих в лесных трущобах.
В сказке, издевательски высмеивающей царя, министров, губернаторов, заметны признаки ядовитого памфлета на правительство Александра III, личность которого угадывается в образе безграмотного льва. Однако смысл ее состоит в разоблачении не только тупых и жестоких правителей эпохи свирепой реакции, но и монархии вообще как антинародной и деспотической государственной формы.
В сказке выведены трое Топтыгиных. Первые два ознаменовали свою деятельность разного рода злодействами, один - мелкими, "срамными", другой - крупными, "блестящими". Топтыгин 3-й отличался от своих предшественников, жаждавших "блеска кровопролитий", добродушным нравом. Он ограничивал свою деятельность только соблюдением "исстари заведенного порядка", довольствовался злодействами "натуральными". Однако и при воеводстве Топтыгина 3-го ни разу лес не изменил своей прежней физиономии. Так продолжалось многие годы. Наконец лопнуло терпение мужиков, и они расправились с Топтыгиным 3-м, как перед тем расправились с Топтыгиным 2-м.
Причина народных бедствий заключается, следовательно, не в злоупотреблении принципами власти, а в самом принципе самодержавной системы. Спасение не в замене злых Топтыгиных добрыми, а в устранении Топтыгиных вообще, то есть в свержении самодержавия. Такова основная идея сказки.
(*116) По резкости и смелости сатиры на монархию рядом с "Медведем на воеводстве" может быть поставлена написанная в том же, 1884 году сказка "Орел-меценат", в которой ядовито изобличается псевдопросветительская практика самодержавия. Эти две политические сатиры, метившие в высшие административные сферы, при жизни писателя не были допущены цензурой к опубликованию, но они распространялись в русских и зарубежных нелегальных изданиях и сыграли свою революционизирующую роль. Только в советские годы увидела свет и сказка "Богатырь", где сатирик клеймит презрением царизм, уподобляя его гниющему трупу мнимого великана.
С едким сарказмом обрушивался Щедрин на представителей массового хищничества - дворянство и буржуазию, действовавших под покровительством правящей политической верхушки и в союзе с нею. Хищники, подвизающиеся на хозяйственной арене, выступают в сказках то в обычном социальном облике помещика ("Дикий помещик"), купца ("Верный Трезор"), кулака ("Соседи"), то - и это чаще - в образах волков, лисиц, щук, ястребов и т. д.
В 80-е годы мутная волна реакции широко захватила интеллигенцию, средние, разночинные слои общества, породив настроения страха, упадочничества, соглашательства, ренегатства. Поведение и психология "среднего человека", запуганного административными преследованиями, нашли в щедринских сказках сатирическое отражение в образах премудрого пескаря, самоотверженного зайца, здравомысленного зайца, вяленой воблы, российского либерала.
В "Премудром пескаре" сатирик выставил на публичный позор малодушие той части интеллигенции, которая в годы разгрома народовольцев поддалась настроениям постыдной паники. Изображением жалкой участи обезумевшего от страха героя сказки, пожизненно замуровавшего себя в темную нору, Щедрин высказал свое предостережение и презрение всем тем, кто, покоряясь инстинкту самосохранения, уходил от активной общественной борьбы в узкий мир личных интересов.
Может показаться с первого взгляда, что обличением трусости с "Премудрым пескарем" сближается "Самоотверженный заяц". Однако при некотором сходстве идейного содержания эти сказки существенно отличаются друг от друга. Они не повторяются и не варьируют, а дополняют (*117) одна другую в изобличении рабской психологии, освещая разные ее стороны.
На приглашение волка остановиться "заяц не только не остановился, а еще пуще ходу прибавил". Пойманный волком, заяц сидит под кустом в ожидании очереди быть съеденным и "не шевельнется". Было у него желание убежать, но как только он посмотрел на волчье логово - так и "закатилось заячье сердце". И все же не трусость является главной чертой его психологии, во всяком случае, не она служит основным объектом нападения сатирика в данной сказке. Главная мотивировка поведения зайца заключается в его словах: "Не могу... волк не велел".
Отпущенный волком на побывку к невесте, заяц торопился вернуться к указанному сроку. Конечно, не трусость руководила зайцем, когда он спешил своевременно угодить в волчью пасть, и не одно только желание выручить "невестина брата", оставленного волком в качестве заложника. Он "слово, вишь, дал, а заяц своему слову - господин". Как видим, заяц благороден. И это напрасное благородство по отношению к волку имеет своим источником рабскую покорность.
В образе самоотверженного зайца Щедрин обобщил именно ту воспитанную в массах веками классового гнета разновидность рабской психологии, в которой повиновение пересиливало инстинкт самосохранения и возводилось на степень благородства, добродетели. Заглавие сказки с удивительной точностью выражает ее смысл. Слово заяц, которое всегда в переносном значении служит синонимом трусости, дано в неожиданном сочетании с эпитетом самоотверженный. Самоотверженная трусость! Уже в одном этом выражении сатирик вскрывает противоречивость психологии подневольной личности, извращенность человеческих отношений в обществе, основанном на насилии.
Со сказкой о самоотверженном зайце перекликается сказка "Здравомысленный заяц". В ней высмеиваются попытки теоретического оправдания рабской "заячьей" покорности, либеральные рецепты приспособления к режиму насилия, философия умиротворения классовых интересов. Трагическое положение труженика герой сказки возвел в особую философию обреченности и жертвенности. Убежденный в том, что волки зайцев "есть не перестанут", здравомысленный "филозоф" выработал соответствующий своему пониманию идеал усовершенствования жизни, который (*117) сводился к проекту более рационального поедания зайцев (чтоб не всех сразу, а поочередно). Об этом он "так здраво рассуждал, что и ослу впору". Сидит, бывало, под кустиком и перед зайчихой своей здравыми мыслями щеголяет:
"Сколько раз я и говорил, и в газетах писал: господа волки! вместо того, чтоб зайца сразу резать, вы бы только шкурку с него содрали - он бы, спустя время, другую вам предоставил! Заяц, хошь он и плодущ, однако, ежели сегодня целый косяк вырезать, да завтра другой косяк - глядь, ан на базаре-то, вместо двугривенного, заяц уж в полтину вскочил! А кабы вы чередом пришли: господа, мол, зайцы! не угодно ли на сегодняшнюю волчью трапезу столько-то десятков штук предоставить? - С удовольствием, господа волки! Эй, староста, гони очередных! - И шло бы у нас все по закону, как следует. И волки, и зайцы - все бы в надежде были".
Сатирическое жало сказки о здравомысленном зайце направлено против мелкого реформизма, против того мизерного, трусливого и вредного народнического либерализма, который был особенно характерен для 80-х годов.
Если идеология здравомысленного зайца оформляется в особую социальную теорию поведения самоотверженных зайцев, то вяленая вобла в одноименной сказке выполняет такую же роль относительно житейской практики премудрых пескарей. Проповедью идеала умеренности и аккуратности во имя шкурного самосохранения, своими спасительными рецептами - "тише едешь, дальше будешь", "уши выше лба не растут", "ты никого не тронь - и тебя никто не тронет" - вобла оправдывает и прославляет низменное пескариное существование и тем самым вызывает восхищение "благородных пескарей, которые, по милости ее советов, неискалеченными остались".
Мораль вяленой воблы носит характерные признаки общественной реакции 80-х годов. Процесс "вяления", омертвления и оподления душ, покорившихся злу и насилию, начался раньше, но эпоха реакции усыновила воблу и дала ей "широкий простор для применений". Пошлые призывы воблы потому так и пришлись ко времени, что они помогали людям, утратившим гражданское достоинство, "нынешний день пережить, а об завтрашнем - не загадывать".
Трагикомедия либерализма, представленная в "Здравомысленном зайце" и "Вяленой вобле", нашла великолепное (*119) завершение в едкой сатире "Либерал". Сказка замечательна не только тем, что в истории ее героя, легко скатившегося от проповеди "идеала" к "подлости", остроумно олицетворена эволюция русского буржуазного либерализма. В ней рельефно раскрыта психология ренегатства вообще, вся та система софизмов, которыми отступники пытаются оправдать свои действия и в собственном сознании, и в общественном мнении.
Щедрин всегда проявлял непримиримость к трусливым либералам, лицемерно маскировавшим свои жалкие общественные претензии громкими словами. Он не испытывал к ним другого чувства, кроме открытого презрения. Более сложным было отношение сатирика к тем честным, наивным мечтателям, представителем которых является герой знаменитой сказки "Карась-идеалист". Как искренний и самоотверженный поборник социального равенства, карась-идеалист выступает выразителем общественных идеалов самого Щедрина и вообще передовой части русской интеллигенции. Но наивная вера карася в "бескровное преуспеяние", в возможность достижения социальной гармонии путем одного морального перевоспитания хищников, обрекает на неминуемый провал все его высокие мечтания. Горячий проповедник чаямого будущего жестоко поплатился за свои иллюзии: он был проглочен щукой.
Достойны особого внимания строки "Карася-идеалиста", рисующие гибель наивного мечтателя, задавшегося целью посредством одного магического слова лютую щуку в карася превратить.
Карась в третий раз явился к щуке на диспут, и притом с некоторыми повреждениями.
"Но он все еще бодрился, потому что в запасе у него было магическое слово.
- Хоть ты мне и супротивник,- начала опять первая щука,- да, видно, горе мое такое: смерть диспуты люблю! Будь здоров, начинай!
При этих словах карась вдруг почувствовал, что сердце в нем загорелось. В одно мгновение он подобрал живот, затрепыхался, защелкал по воде остатками хвоста и, глядя щуке прямо в глаза, во всю мочь гаркнул:
- Знаешь ли ты, что такое добродетель?
Щука разинула рот от удивления. Машинально потянула она воду и, вовсе не желая проглотить карася, проглотила его".
(*120) Ироническим указанием на машинальность действий щуки автор подсказывал читателю мысль о тщетности всяких апелляций к совести хищников. Хищники не милуют своих жертв и не внемлют их призывам к великодушию. Волк не тронулся самоотверженностью зайца, щука - карасиным призывом к добродетели. Гибнут все, кто пытался, избегая борьбы, спрятаться от неумолимого врага или умиротворить его,- гибнут и премудрый пескарь, и самоотверженный заяц, и его здравомысленный собрат, и вяленая вобла, и карась-идеалист.
"- Резолюция-то вам всем одна,- говорит лиса здравомысленному зайцу.
- А может быть, ты и помилуешь? - вполголоса сделал робкое предположение заяц.
- Час от часу не легче!- еще пуще рассердилась лиса.- Где ты это слыхал, чтобы лисицы миловали, а зайцы помилование получали?"
Беспощадным обнажением непримиримости социальных противоречий, изобличением идеологии и тактики союза с реакцией, высмеиванием наивной веры простаков в великодушие хищников щедринские сказки подводили читателя к осознанию необходимости и неизбежности социальной революции.
Сказку "Карась-идеалист" художник И.Н. Крамской справедливо назвал "высокой трагедией". И на многих других маленьких щедринских комедиях, заканчивающихся кровавой развязкой, лежит трагический отблеск эпохи Александра III, ознаменовавшейся свирепым правительственным террором, разгромом народовольчества, жестокими полицейскими преследованиями интеллигенции.
Наибольшим драматизмом отмечены те страницы щедринских сказок, где рисуются картины массового пореформенного разорения русского крестьянства, изнывавшего под тройным ярмом: чиновников, помещиков и буржуазии. Здесь рассказано о беспросветном труде, страданиях, сокровенных думах народа ("Коняга", "Деревенский пожар", "Соседи", "Путем-дорогою"), о его вековой рабской покорности ("Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил"), о его тщетных попытках найти правду и защиту в правящих; верхах ("Ворон-челобитчик"), о стихийных взрывах его классового негодования против угнетателей ("Медведь на воеводстве", "Бедный волк") и т. д. Через все эти изумительные по своей правдивости, лаконичности и (*121) яркости зарисовки крестьянской жизни проходит мотив поистине страдальческой любви писателя-гуманиста к народу.
Источником постоянных мучительных раздумий Щедрина служит поразительный контраст между сильными и слабыми сторонами русского крестьянства. Представляя собою огромную силу, проявляя беспримерный героизм в труде и способность превозмочь любые бедствия жизни, крестьянство вместе с тем безропотно, покорно терпело своих притеснителей, пассивно переносило гнет, фаталистически надеясь на какую-то внешнюю помощь, питая наивную веру в пришествие добрых начальников.
С горькой иронией изобразил Щедрин податливость, рабскую покорность крестьянства в "Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил". Громаднейший мужичина - мастер на все руки. Перед его активным протестом, если бы он был на это способен, не устояли бы генералы. А между тем он безропотно подчиняется прожорливым тунеядцам. Добыл им по десятку яблок, а себе взял "одно, кислое". Сам же веревку свил, чтобы генералы держали его ночью на привязи. Да еще был благодарен генералам за то, что они "мужицким его трудом не гнушалися". Трудно себе представить более рельефное изображение силы и слабости русского крестьянства в эпоху самодержавия.
Главной причиной долготерпения угнетенных масс Щедрин справедливо считал отсутствие у них политической сознательности, понимания своего значения как основной общественной силы. Писатель последовательно проводил в "Сказках" идею о необходимости противопоставить эксплуататорам мощь народную. Он настойчиво внушал "измученному Коняге" и "измалодушничавшему воронью" ("Ворон-челобитчик"), что их притеснители - жестоки, но не столь могущественны, как это представляется устрашенному сознанию. Он стремился поднять сознание масс, вооружить их мужеством и верой в свои дремлющие силы, разбудить их огромную потенциальную энергию для коллективной самозащиты и активной освободительной борьбы.
"Коняга" - выдающееся произведение Щедрина о бедственном положении крестьянства в царской России. Никогда не утихавшая боль писателя-демократа за русского мужика, вся горечь его раздумий о судьбах своего народа, родной страны сконцентрировались в тесных границах сказки и высказались в жгучих словах, волнующих образах, исполненных высокой поэтичности картинах.
(*122) Во всей сказке, от начала и до конца ее, звучит трагическая нота, вся сказка пропитана чувством тревоги гуманиста за судьбу подневольного труженика и чувством гнева сатирика на идеологов социального неравенства, на всех тех пустоплясов, которые пытались разными фальшивыми теориями оправдать, опоэтизировать и увековечить подневольное положение коняги.
Примечательно, что в сказке крестьянство представлено непосредственно в образе мужика и в образе его двойника - Коняги. Человеческий образ казался Щедрину недостаточным для того, чтобы воспроизвести всю ту скорбную картину каторжного труда и безответных страданий, которую являла собою жизнь крестьянства при царизме.
Коняга - символ силы народной и в то же время символ его забитости, вековой несознательности. Коняга, как и мужик в сказке о двух генералах, это громадина, еще не осознавшая своей мощи, это плененный сказочный богатырь.
Где выход из плена? Щедрин мучительно ищет ответа, но эти поиски не дают утешительных результатов.
Как глубокий и трезвый мыслитель, он не верил в возможность осуществления социальной гармонии без активной борьбы, высмеивал "карасиные" теории о моральном перевоспитании "щук". Известно также постоянное отрицательное отношение Щедрина к методу индивидуального террора или к революции, замышляемой кучкой заговорщиков-интеллигентов. Участие широких масс в освободительном движении он считал решающим фактором коренных общественных преобразований. Но в мировоззрении Щедрина, которое было ограничено кругом идей крестьянского демократа-социалиста, представление о массовой преобразующей силе связывалось прежде всего с крестьянством. В то же время исторический опыт внушал Щедрину сомнения относительно способности крестьянства к самостоятельной организованной и сознательной борьбе. Отсутствие близкой перспективы вызволения мужика из вековечного "плена" явилось причиной тех глубоких идейных переживаний и скорбных настроений писателя, которые отразились в сказке о многострадальном бессловесном коняге.
Эта сказка, как и - в значительной мере автобиографическая - сказка-элегия "Приключение с Крамольниковым", свидетельствует, что в 80-е годы в мировоззрении Салтыкова-Щедрина назревали серьезные перемены. Он по-прежнему оставался последователем утопического (*123) социализма - и в то же время обострялось его критическое отношение к слабым сторонам этого учения. Он оставался крестьянским демократом - и вместе с тем усиливались его сомнения в способности крестьянства стать организованной общественной силой. Он был сторонником "мирных" пропагандистских, легальных способов достижения коренных социально-политических преобразований - и все более убеждался, что в условиях монархической России они не оправдывают надежд.
Новые идейные искания писателя остались незавершенными, до понимания исторической роли пролетариата он не дошел, закончив свою литературную деятельность в преддверии пролетарского этапа освободительного движения.
"Сказки" писателя-демократа, так страстно и так талантливо боровшегося оружием художественного слова за социальную справедливость, сыграли благотворную роль в развитии революционной пропаганды. Проявлял интерес к этим сказкам Ф. Энгельс, неоднократно использовали их в своей публицистике русские марксисты. В.И. Ленин блестяще истолковал многие идеи и образы щедринских сказок, применив их к условиям политической борьбы своего времени.
Оказали свое воздействие сказки Щедрина и на дальнейшее развитие русской литературы. Не без их влияния создавались, в частности, "Русские сказки" М. Горького, сатирические стихи В. Маяковского и Демьяна Бедного. Советские писатели, прибегая к сатире, неизменно находят для себя поддержку и творческое вдохновение в щедринских образах.
Щедринские сказки - это и великолепный сатирический памятник минувшей эпохи, и действенное средство нашей сегодняшней борьбы с пережитками прошлого и с современной буржуазной идеологией. Вот почему "Сказки" Салтыкова-Щедрина не утратили своей яркой жизненности; они по-прежнему остаются в высшей степени полезной и увлекательной книгой. Это совершенное художественное творение великого сатирика и сегодня щедро обогащает нас теми мудрыми мыслями, меткими образами, яркими афоризмами, которые облагораживают и воспитывают человека в духе высокого гражданского призвания.
Отредактировано Venera (2005-01-17 20:15:35)
