База 25
Автор: Шрайк

Кроссовер Rammstein/Tanzwut.
Рождено чьей-то фразой: "Кстати про схожесть Танцвута и Раммов. У них даже репетиционные базы рядом находятся, наверное, подслушивают друг у друга"

- О ты, дрянной, мерзкий человечишка! Ты, проститут искусства! Где Рок Карающий? Где мой четвертной?! Где?!
- Заткнись и спи! - пятиголосым хором, донеслось со всех сторон.
- Жестокие! - с выражением произнес Шнайдер, перестав вопиять с выдуманных подмостков театра и плюхаясь обратно на сиденье, на которое до этого все норовил забраться с ногами.
Наступившее безмолвие разбавлялось урчанием двигателя и природной разноголосицей, нахально рвавшейся в салон. Микроавтобус Мерседес бодрого оранжевого цвета с двумя белыми полосками вот уже второй час неотвратимо отматывал километры, все больше отдаляясь от Берлина и все сильнее углубляясь в пасторальные красоты сельского пейзажа. Возможно, путь был бы преодолен быстрее, если бы водителю дали возможность разогнаться, но специально высаженный (как цветочек) на переднее сиденье Рихард каждый раз удивительно вовремя пинал вокалиста в голень. Обычно, за следующим поворотом оказывался пост бдительных стражей порядка. Это умение предчувствовать опасность перешло к Рихарду вместе с женитьбой на Карен, до сих пор хронически проживающей в Америке. Каким путем оно перешло - это был предмет множества дискуссий внутри группы, неизменно заканчивающихся неприличным, но правильным выводом. Шоссе в свою очередь перешло в обычную дорогу, та - в грунтовку и, наконец, под колеса легла колея.
- Тишина и природа, - умиротворенно вздохнул Тилль, чуть ли не задавив дикую утку, вперевалочку бредущую через дорогу, - вот что нам необходимо для плодотворного будущего.
- Все-таки удивительное дело, что мы так удачно подыскали студию, - потирал руки Оливер, разглаживая на колене помятый рекламный листок, вещающий о новейшем комплексе, возведенном в райском уголке природы. - Только непонятно, почему "База 25", может быть, там несколько студий?
- Нет, скоре всего, там развлечения, - подал голос Рихард из-под надвинутой на нос бейсболки.
- Развлечения я люблю, - резко оживился Пауль, - разврат и ничегонеделание! Эээ... - он замялся под укоризненными взглядами окружающих, - то есть, конечно, бурная деятельность.
Укоризненные взгляды были отведены в сторону, а Пауль натянул ковбойскую шляпу по самые плечи, недовольно зарылся в кресло и начал бубнить что-то про трудоголиков. Спустя несколько минут бубнеж перешел в знакомые "Так и запишем: ля... нет, си, ре, ми, фа..." - а еще через пару минут стихли и они.
Шнайдер нервно зевнул, чем рисковал навлечь на себя общественный гнев страдающих бессонницей товарищей. А может, и не зевнул вовсе, просто не успел гадость сказать.
- Я всегда мечтал водить микроавтобус. Большой микроавтобус, - перекрыв зевок ударника, выдал оксюморон Тилль, поглаживая руль каким-то двух- а то и трехсмысленным движением.
- А что бы сказал Фрейд по поводу такой тяги к большим автомобилям? - проявил познания в психологии Оливер, поспешив напомнить окружающим о своем присутствии.
Тилль не счел нужным реагировать, потому что упоминания о Фрейде преследовали его и остальных членов группы всю сознательную жизнь. Иногда ему казалось, что добрый покойный дедушка незримо витает где-то рядом, подкидывая гениальные идеи, извлекаемые из самых неподходящих предметов. Вот, например, мусорное ведро. Чем не образ опустившегося человека?
Таким образом он мог бы философствовать еще долго, но тут узкая дорога закончилась развилкой. Колея, ведущая направо, была украшена указателем, гордо сообщающим о том, что там стоянка. Колея, ведущая налево, отличалась от правой только содержанием указателя. Оный гласил, что здесь находится ни что иное, как "Заповедный рай на Базе 25". Мерседес дернулся и остановился, разбудив Пауля, который тут же явил всему миру заспанное лицо, опухшее, как медведь после посещения улья.
- Эй, эй! - возопил гитарист, вращая глазами в поисках виноватого. - Мы так не договаривались! Перекур нужен! Спасите табачного наркомана!
- Сейчас я кому-то так дам, - хмуро пообещал Оливер, - что он будет иметь все.
- Курить - здоровью вредить, - с ненавистью выдал прописную истину вокалист. - Мы на месте, которое изменить нельзя!

Под "райским" указателем находился еще один опознавательный знак. "Inter Deum et Diabolum semper musica est!" - было коряво выведено на косо прибитой дощечке. В наклоне букв Тиллю, как самому увлекающемуся современными течениями в музыке, почудилось что-то смутно знакомое.
- У меня зародилось нехорошее подозрение, - как бы в никуда сообщил он, постукивая по спидометру.
- Расслабься и думай о приятном, - с интонацией опытного сексуального маньяка посоветовал Пауль, почти по пояс вылезая в окно и предоставляя остальным созерцать свой филей.
- Вы только посмотрите, - подпел Тиллю Шнайдер. - Еще смеется! Тилль, ты слышал? Совсем распустились! Отбились не только от рук, но и от ног!
И он укоризненно принялся вырисовывать фломастером красное сердце на белых джинсах Пауля, который упорно не замечал, что его филей приобретает совершенно нетипичный вид.
- Ты прав, - вмешался погруженный в какое-то чтиво Флак. - Рано нам расслабляться. Сосредоточься и возьми в уме тройной интеграл.
- Юмористы, - прошипел Тилль, всеми силами пытаясь подавить подозрение, а затем придушить его окончательно и бесповоротно. - Из книги анекдот вычитал?
- Книга - неиссякаемый источник кульков для семечек! - важно заявил Флак, в доказательство чем-то похрустев и пощелкав. Возможно, суставами.
- Что такое? Какая книга? - в панике втянулся внутрь салона Ландерс. - Откуда книга?
- Не волнуйся, я твой сборник дурных примет не трогал, - снисходительно обронил Флак, на всякий случай отодвигаясь в сторонку и убирая ноги с гитаристского рюкзака, служившего ему подставкой последние полчаса.
Сначала Пауль пыжился и таращился, но потом все-таки передумал затевать драку и плюхнулся изрисованным задом не сидение, бережно подхватив на руки несколько деформированный рюкзак. После предварительного ощупывания, он окинул аудиторию подозрительным взглядом, но придраться можно было разве что к Шнайдеру, который с преувеличенным вниманием осматривал яркий маркер, вертя его в пальцах.
- Что-то тут не вяжется, - пробормотал Пауль.
- Тогда забирай свои спицы и мотай вязать в другое место, - предложил Оливер, отлепляясь от сверки данных на листке и заоконного пейзажа.
- Мы вроде как приехали? – потребовал уточнений обладатель сердца в заднице.
- Дамы и господа, позвольте представить вам... - напыщенно начал Тилль, но его тут же перебили
- Это кто тут дама? - высунулся курносый нос из-под бейсболки. - Что это за намеки, а?
- Заткнись, - весомо обронил Тилль, отдавив возраженцу ногу аргументом в виде ботинка. - Вилкоммен, блин!
- Да я... - начал Рихард, но был снова нахально прерван.

Невдалеке раздался визг и рев подыхающего буйвола. Затем к нему присоединился еще один буйвол, потом еще - и вот уже целое стадо бьется в агонии, порождая у проходящих мимо невыносимое желание бежать куда подальше.
- Это же волынка, - неверяще прошептал Рихард, втайне давно мечтавший играть на чем-нибудь подобном.
- Волынка? - как попугай повторил Шнайдер, нервно барабаня по стеклу.
- Волынка! - окончательно и бесповоротно определился Оливер, пресекая дальнейшее жонглирование этим интересным словом, и от волнения порвав рекламный проспект напополам.
- Не нравится мне это, - опять пробубнил Пауль, по уши ныряя в извлеченный недоброй памяти Черный Фолиант и лихорадочно шелестя страницами, точно обезумевшая мышь.
- Что не нравится? - Шнайдер поймал его за ремень и вытянул на всеобщее обозрение.
- Не скажу! - взвыл тягомый, пытаясь отбросить ремень, как ящерка хвост.
- Я скажу, - возник Оливер, будучи представителем конкурирующего цеха (по предвидениям). - Он боится, что мы здесь встретим...

- Я не верю глазам своим, - просипел Флак, лихорадочно протирая средство дневного видения подолом футболки.
- Конкурентов... - одновременно недоуменно и с ненавистью определились с задних сидений.
Навстречу Мерседесу, трубя весенним слоном, бодро маршировал некто, скрытый за нервно шевелящейся волынкой, которая была похожа на непомерно обожравшегося морского ежа. Закончив пассаж мощным выдувом, неизвестный гражданин опустил волынку и некоторое время приобретал нормальные выражение и цвет лица. На лицо это обратились такие добрые и всепрощающие взгляды, что обычного смертного прошиб бы холодный пот. Но владелец средневекового инструмента ответно улыбнулся, и водитель с пассажирами поняли, что перед ними стоит настоящий маньяк. Несмотря на то, что маньяк был одет в традиционные семейные трусы, по нелепому стечению обстоятельств называющиеся шортами, а так же не очень чистую рубаху, его постепенно начали узнавать. Узнавать помогало обилие различной бижутерии, общим весом примерно в килограмм, как определил наметанный взгляд Рихарда. На его памяти только два типа конкурентов проявляли такую подозрительную страсть к украшениям. Подозрение размножилось и неожиданным хором запело что-то свеженькое из репертуара автомобильной сигнализации. Следом за ним (разбуженное подозрением) пришло озарение - пришло одновременно ко всем - и поставило четкий диагноз, сводившийся к тому, что этот псевдодревненародный персонаж вхож не куда-нибудь, а в группу... Впрочем, все сделали вид, что никогда и не слышали о подобной группе. Сиренообразно сигнализирующее подозрение намекало, что обитают последние явно где-нибудь по соседству. Эти инсинуации музыканты тщетно пытались задавить.
- Какая приятная встреча! - расплылся в фальшивой улыбке кучерявый волынщик. - Неужели мы будем соседями?
Подозрение извернулось и с треском шарахнуло всех по голове. Каждый в коллективе сейчас выглядел как человек, счастливо переживший удар молнии в череп, но еще не свыкшийся с мыслью, что остался жив и даже способен размышлять.
- К-как это соседями? - возопил Рихард, на которого переключилось подозрение, уже сплясавшее победный танец на останках самообладания вокалиста.
- А что? Вы не рады? - по-прежнему ненатурально изобразил искреннее недоумение и обиду кучерявый.
- Но мы же будем набираться идей для альбома! - в шоке открыл военную тайну Оливер.
- Да что вы говорите?! - лицо гражданина затрещало от торжествующей улыбки. - Немедленно пойду и оповещу коллег, - напыжился от собственной значимости он, сворачивая на параллельную дорогу, смахивающую на заросшую тропинку. - Может быть дадим вам пару советов...
Раммштайн молча проводили глазами волынщика, а тот удалялся, гордый удавшейся импровизацией на тему "Явление Кастуса Непобедимого обалдевающему народу" и прижимая к себе сдувшуюся и печально обвисшую волынку, как символ творческой импотенции. Во всяком случае именно таким эпитетом, помимо "желудочного бурдюка" и некоторых других наградил сей инструмент Пауль.
- Вот видите! - вещал он. – А я же предупреждал, что добром это не кончится! Я же просил книгу не трогать! - и он кинул взгляд на Флака с такой силой, как будто был метателем ядра.
Ученый доктор ловко увернулся, и взгляд пришелся Тиллю в затылок. Вокалист нервно почесался.
- Предлагаю немедленно уехать, - выступил он. - У меня уже пропало вдохновение.
Здесь он состроил физиономию, долженствующую отражать мировую скорбь и утрату Музы, но получилась страшная харя, отражающая разве что желудочное расстройство.
- Я протестую! - Оливер отрастил рог и немедленно уперся им в виде контраргумента.
- Ну уж нет, - поддержал Пауль. - Рекомендую: перенести запись остатков альбома на две недели. Запись производить в... в... - Пауль запнулся, не в силах подыскать наиболее безопасное в плане соседей место.
- Давайте опять в Испании! - встряхнув рогом подсказал Оливер, вспомнив про экстремальную корриду, знойных красавиц и кастаньеты.
- Можно и там, - согласился Пауль. - Пока что заняться отдыхом. Отдыхать активно. Конкурентам... - он опять затормозил.
- Подавать дезинформацию, - разбил напряженную тишину острый, как скальпель, голос Флака.

- А как же моя Муза?! - воспротивился Тилль, из вредности не соглашаясь с привлекательной перспективой.
- Мы ее приманим, - добил вокалиста Рихард, уже начиная фантазировать на тему того, как он своим неотразимым обаянием не только приманит, но и переманит Музу у друга детства, после чего сам станет харизмой коллектива...
Его радостное хихиканье оборвалось под взглядом уже имеющейся харизмы. Остальные, жалостливо поглядывающие на веселящегося Рихарда, тактично отвели взгляды, стесняясь участвовать в грядущих разборках. Физиономия Рихарда тут же выразила недовольство, как будто он зажиточный римский торговец, только что погрязший в оргии, a к нему вдруг приперся посланник с приказом от императора немедленно изящно вскрыть себе вены в бассейне с лепестками роз. Пронаблюдав всю эту гамму, Тилль перестал угрожающе сопеть и перевел взгляд на дорогу, готовясь стартовать с места в направлении стоянки.
- Стоять! - неожиданно заголосил ударник. - Погодите, я сейчас!
Обескуражив всех этим воплем, Шнайдер выскочил из автобуса, чуть ли не полетев носом вниз, когда он (нос) перевесил центр тяжести. Ударник тут же вцепился в дощечку, словно от этого зависела его карьера, со скрипом перевернул доморощенный указатель кверху тормашками и, достав маркер, крупно начертал: "Осторожно, злая группа!", пририсовав характерный значок вместо подписи. Пока ударник самоотверженно пакостил, на физиономиях остальных медленно образовывались улыбки, а органы видения зорко бдели за возможными стражами порядка.
- Поехали! - бодро скомандовал художник, рыбкой влетая в салон и ловко присиденьившись.
- Rrrreise-rreise!.. - мощно грянул хор старинную песенку бродячих музыкантов. - Нас не догоняяаат!

Едва мощный зад автобуса скрылся за поворотом, как придорожные кусты зашевелились, чихнули и неохотно выпустили кого-то заросшего, сильно смахивающего по габаритам на тот же автобус.
- Так-так-так, - радостно произнес обитатель кустов.
Ловким движением руки достав из бороды блокнот, а из усов - карандаш, разведчик потер руки и размашисто вывел на чистом листке: "Господину Шиммельману. Жалоба. Сим спешу вас уведомить, что отдыхающие в лице группы Раммштайн нанесли непоправимый ущерб..." - и, бормоча тому подобные бюрократические формулы, крупногабаритный шпион удалился в заросли.

- Рихард, почему у тебя нет пятнадцати чемоданов как обычно? - противным от натуги голосом поинтересовался Оливер, с трудом волокущий на горбу безразмерный рюкзак, из-за чего сильно смахивал на Квазимодо.
- Я решил изменить стиль жизни! - весело заявил вопрошаемый, легкомысленно помахивая спортивной сумкой со всемирно известным логотипом.
- Мужчина, у вас ридикюль развязался! - сострил Флак, так же изнемогающий под тяжестью ручной клади.
- В кои-то веки у него сработала интуиция, - кисло поддержал всеобщее бурчание Тилль, страшно недовольный тем, что по доброте душевной взялся помочь Оливеру и взгромоздил на себя доску для серфинга, с которой басист никогда не расставался, сентиментально называя ее своим маленьким сувениром.
Маленький сувенир весил довольно прилично в сочетании с собственным багажом вокалиста. Тилль еще раз проклял все и вся. Кто же мог подозревать, что стоянка находится настолько далеко от их временного места жительства?

Искомый дом притаился в раскидистой зелени яблонь и конопли, как партизан в засаде - расползся флигелями и пристройками, удачно сливаясь с окружающей средой. Заросший сад казался чужим, цветы в нем явно сидели на чемоданах, готовясь переселиться в лучший мир - горшок цветовода. Но у Оливера уже нехорошо загорелись глаза, издавая некое излучение, из-за которого некоторые особо одаренные растения даже пытались выдернуть корни из почвы и стыдливо удалиться. В кустах разноголосо орала всякая пернатая тварь, на которую пришествие пока что не производило никакого впечатления. Особо отмеченные низким интеллектом цветы задумчиво продолжали расти, удивляясь, зачем нужно срываться с места, так и не успев пустить корни. В общем, природа цвела и пахла. Пробиваясь сквозь то и другое, группа товарищей подошла к патриархальной застекленной веранде. В разогретом воздухе за стеклом одиноко жужжала муха. Дверь в дом была заперта. Судя по внешнему виду, ее открывали редко и необязательно, с целью найти что-то нехорошее. В этом виднелся отголосок мрачной лирики, которой предстояло вылиться в очередной скандал, и Тилль уже перебирал ногами в предвкушении, машинально пытаясь найти карандаш.
- А у кого ключ? - разбил благоговейную тишину голос ударника. Вообще, у него была профессия такая - все разбивать.
- Э... ключ? - опомнился Флак, выронив тубус, в котором скрывался холст. На холсте Флак планировал запечатлевать красоты природы.
Тубус раскрылся, и из него выпал китайский зонтик. Рихард поднял глаза к небу, начав пристально высматривать что-то в его лазурной синеве.
- Кажется, я понял, почему у него нет чемоданов, - прервал тишину опять же Шнайдер.
- Убью! - вынес приговор отдышавшийся Флак. - А ключ ищите под ковриком.
Стадо раммштайновцев накинулось на опрятный вязаный коврик и мигом растерзало его на мелкие кусочки в поисках заветного ключа. В голове у Флака щелкнули костяшки, начавшие наматывать счетчик ущерба.

В доме обнаружилось отсутствие телефона, что на некоторое время повергло постояльцев в уныние и мысли об адвокате. Но потом Флак вспомнил, что на дворе двадцать первый век, который принес в мир не только мутировавший СПИД, но и мобильную связь. Средства связи обнаружились у всех, после чего путем долгих споров и препирательств в духе "я самый умный и красивый, поэтому первым буду я!" был составлен график подзарядки - во избежание непредвиденных обстоятельств. Много раз обжегшись на молоке, Раммштайн дошли до того, что стали дуть на воду, снег, лед и прочие атмосферные осадки.
Вторым ударом по психике было отсутствие санитарных удобств. Тилль, ведомый пловецким инстинктом, скрупулезно обшарил весь дом и нигде не обнаружил ни малейшего признака санузла. Раковина на кухне была не в счет, туда не поместился бы даже Флак, если его плотно скатать на манер холста в тубусе. К тому же, на кухне воцарился лидер-гитарист, вооруженный поваренной книгой, которой он категорично преградил свободный доступ к холодильнику. Тилль обиделся, пообещал сожрать Рихарда вместо шашлыка и гордо ушел на двор. Там, под плакучей ивой, обнаружилось подобие пляжной раздевалки 2х2 метра. Сверху коброй нависал душ. Вокруг густо росла зелень, представленная лебедой, полынью и еще чем-то таким зеленым. В том, что именно здесь им придется совершать омовения, герр вокалист убедился, последовательно облив себя горячей, холодной и смешанной водой. Источая пар, Тилль вывалился наружу, чудом не поскользнувшись на лужице жидкого мыла.
К хорошему привыкают быстро, поэтому кое-кто успел забыть о жизни в деревенской провинции. Теперь этот кое-кто привык пользоваться скромной ванной комнатой метров тридцати по площади. Поднялся себе на пьедестальчик, оттуда продекламировал ранее написанное, попел немного и улегся в полукруглую ванну с пеной и уткой-кряквой. После чего пиши себе на здоровье, глядя в окно напротив. Прослезившись от ностальгии, Тилль пошел разыскивать второй элемент сантехники. К его неописуемому счастью найденный в декоративных лопухах туалет был далек от того сортирного кошмара, который стоит над выгребной ямой на курьих ножках и приветственно выпускает через дверное окошечко стаи оголтелых мух.
- Какая... прелесть, - выдавил подкравшийся Пауль. - Пряничный домик из детства.
- А! Кто здесь?! - вынырнул наружу Тилль, инспектировавший запасы мягкой бумаги, пригодной для того, чтобы использовать ее по прямому назначению - написать очередной шедевр.
- Ну и как там? - с жадным любопытством спросил мелкий, пытаясь заглянуть за широкую спину вокалиста.
- Жить можно, - солидно ответил Тилль, преодолевая ступеньку, ведущую вниз, и удаляясь в сторону дома.
- Что, прямо там и жить? - удивленно пробормотал Пауль, ныряя в помещение. - И заплывы совершать в унитазе? Ого, да тут газеты свежие! - разнесся его радостный крик над садом.

Рихард на кухне с перепугу захлопнул холодильник вместе с собой, помял прическу, грязно выругался и выполз наружу. В холодильнике повесилась мышь. Осторожно выкинув подозрительно твердый трупик в мусорное ведро, гитарист вдумчиво почесал в затылке, вытряхнув оттуда моль, тоже павшую смертью голодных.
- Заседание продолжается, - процитировал кого-то Рихард, аккуратно кладя поваренную книгу на полку.
Первым признаком современной цивилизации являлась микроволновка, явно не вписывающаяся в патриархальный дизайн. На правах главного повара герр Круспе решился и открыл ее, после чего с задумчивым видом уставился в запыленное черное жерло. Заглядывал он туда долго, пытаясь понять, какую жертву надо принести на алтарь техники, чтобы она заработала. Не дождавшись жертвы, техника разозлилась, и из микроволновки на Рихарда кто-то посмотрел, а потом нагло попросил предъявить право на жительство.
- П-простите, - пробормотал гитарист, поспешно захлопывая дверцу и на всякий случай прижав ее электрочайником. К счастью, в чайнике никто не заплескался и не попробовал оттуда вылезти. В ходе дальнейших изысканий Рихарду не удалось заглянуть в хлебницу, но зато он придирчиво обнюхал мусорное ведро.

Тем временем на чердаке раздавался танец маленьких слонят. Повеселевший после инспекции санузла Пауль тихой сапой переместился в дом и пытался найти наверху указание на закопанный в саду клад. Пока что он находил только полотнища паутины и завалы всякого старья. Застряв в очередной сети, Пауль буквально уткнулся носом в этикетку, находящуюся на паутине: "Фармер и сыновья. Реквизит, декорации".
- Обман потребителя! - во все горло заорал авантюрист, прощаясь с надеждой найти клад, и выпутываясь из реквизита.
- Идиот, - пробормотал внизу Рихард, с опаской заглядывая в шкафчик.
- Судью на мыло! - продолжали шуметь наверху.
- А мыла здесь тоже нет, - машинально отозвался Рихард в такт своим мыслям.
- Говорят, князь не настоящий! - разорялся Пауль.
- Ящичек за нумером пятьсот тридцать восемь, - подвел итог Рихард, делая очередную пометку в блокноте.
Гитарист с детства страдал повышенной нервозностью и обостренной подозрительностью. Оказавшись в новом месте он считал своим долгом досконально изучить его и впадал в истерику всякий раз, когда обнаруживал подозрительную коробку или (о ужас) запертую дверь. Далеко не один раз товарищам приходилось вытаскивать герра Бернштайна из самых дальних и темных углов, которые тот почтил своим присутствием в разведывательных целях и соблаговолил там безнадежно застрять. Обычно его находили по жалобным воплям. Кстати, Пауль тоже этим страдал, но ловко маскировал психическое расстройство под природное любопытство. Поэтому за чердак Рихард мог не беспокоиться.

С высоты птичьего помета Пауль гордо обозревал свои владения, намереваясь учредить здесь диктатуру одного отдельно взятого себя. Паулевское самомнение намного превосходило его личные габариты, и он всю сознательную жизнь страдал от нехватки двадцати сантиметров роста и пары килограммов мускулатуры. Пострадав еще немного и излив душу в форме плевка (не вытерев за собой), Пауль легкой походкой спустился вниз.
Заглянув в кухню, гитарист обнаружил Рихарда, с отрешенным видом считавшего ворон. На плите гордо возвышалась пустая сковородка, в центре которой расположился Немой Укор. На ручке же примостился огромный черный лоснящийся таракан с имиджем Тараса Бульбы - длинными шелковистыми усами. Таракан с интересом наблюдал за Рихардом, поводя своим имиджем. Тонкая натура Пауля не выдержала такого хамства, поэтому он подкрался к таракану, схватил его за усы и, несмотря на возмущенный треск надкрыльев, выкинул в окно. Там последователя Бульбы заклевали вороны, до того дисциплинированно сидевшие на ветках в качестве счетного пособия.
Рихард немедля очнулся, затрубил, собрал тесный круг друзей, метал громы и молнии, устроил страшный конвульсиум и публично ненавидел автоматику. Ему поддакивал Флак, пытаясь под шумок заставить товарищей подписать договоры купли-продажи на старые автомобили. Бросив случайный взгляд на машинально подписываемое, Оливер со страшным лицом сломал "паркер", прервав продолжающийся конвульсиум. Подпрыгнув от раздавшегося треска клавишник попытался всеми лицевыми мышцами придать себе умный вид.
- ...и так далее! - гневно закончил Рихард, параллельно разрывая на мелкие клочки договор.

В этот напряженный момент раздался стук в дверь, едва не породивший ковульсиум среди остальных постояльцев. Оливер прижал пальцем нервно дергающееся веко. В повисшей тишине стук раздался снова. Кто-то нервно вздохнул, и тишина упала, тут же будучи затоптана коллективом, бросившимся к двери. Затормозили они возле нее как раз в момент очередного стука.
- Чего надо? - громко спросил Пауль приветливым голосом старушки, обратившейся к Раскольникову со словами: "А чего у тебя за спиной, сынок?"
За дверью невнятно откашлялись. Насторожившиеся музыканты переглянулись. Гостей, пиццу и фанатов они не заказывали. Открыть иль не открыть? - остро встал на ребро вопрос.
На третьем месте по степени удовольствия у Тилля стояло трогательное умиление незащищенностью божьей твари. На четвертом - то же для лиц старше семидесяти лет. На пятом – то же, но лиц в районе тридцати и сжимая в руке тяжелый металлический предмет, например, обрезок трубы...
- Пусть Флак открывает? Он у нас самый интеллигент, только шляпы на башке нет, - предложил он после внутренней борьбы, - а я за свои инстинкты не ручаюсь!
- Это дискриминация по весовому признаку! - пискнул несостоявшийся артист больших и малых академических балетов.
- Давай-давай, в случае чего скажем, что ты действовал в состоянии аффекта, - подбодрил его Пауль.
Флак прошипел что-то невнятно-гадючье и подошел еще ближе к как бы сама по себе скребущейся двери. Остальные попятились к лестнице, ведущей на второй этаж.
- Кто там? - аккуратно спросил клавишник, соблюдая дистанцию.
- Это я, Красная Шапочка, - басом ответили из-за двери. - Принесла пакет акций... ой, горшочек масла.
Флак торопливо стал совещаться с подсознанием. Сообща вырисовавылись разные варианты, например: резко открыть, а сшибленного с ног подслушивателя потом дотоптать ногами. Абсолютным большинством вариант был принят за рабочий. Флак резко выдохнул и схватился за ручку двери.

Патрик решил, что его игнорируют, и уже приготовился ругаться матом и бряцать аксессуарами, а потом и вовсе замахнулся для решающего пинка и даже совершил его наполовину, но тут за дверью, видимо, дошли до ручки… и открыли дверь. Создавая легкий ветерок, дверь и ботинок соприкоснулись во встречном движении, однако первая оказалась сильнее.
- Сanis femina! - Напыщенно от неожиданности высказался Патрик, облобызав все три невысокие ступеньки и приземлившись на предназначенную для этого точку.
- Здравствуйте, я ваша нелепая Смерть! - вежливо, в противовес совершенным действиям, поздоровался Флак. - Вы имеете право хранить гробовое молчание в личном гробу, либо в бесплатном государственном! Потому что за оскорбление моей натуры я, как любитель латыни, сейчас буду причинять вам телесные повреждения разной степени тяжести. - И он с хрустом размял пальцы.
- Добей его пылающим глаголом! - в экстазе прошептал Тилль, ударяя по колену.
- Не забывайте: действовал в состоянии аффекта, - напоминал Оливер. – В крайнем случае отделается условным осуждением… Берсеркер наш! - тут же умилился он в адрес Флака, совершающего загадочные пассы руками.
- Все, что скажете, будет переврано не в вашу пользу! - вдохновенно продолжил тот, закончил разминать пальцы и сделал ими фигуру «взлетающего таракана».
При виде такой боевой подготовки Патрик тут же закомплексовал и попытался исчезнуть или хотя бы стать как можно мельче, микробистее, даже вирусоподобнее. Шнайдер одобрительно хмыкнул, окинув Флака взглядом довольного дедушки, который всем тычет портретиком внука прямо в нос и уверяет, что это вылитый он сам в молодости. Такой же шебутной малыш…
- Так что вы можете мне сказать? - надвинулся Флак на гостя, окончательно расхрабрившись.
- Я уполномочен промолчать! - ответил тот с выражением безумной отваги на лице, делая скребущие движения ногами.
- Покайся! - издалека посоветовал Тилль, мечтательно примеряя на себя образ порочного священника из собственного творчества.
Лицо Патрика приобрело приятственно-идиотское выражение якобы кающегося. С крыши ему сигналили товарищи по шпионажу, активно изображая руками как надо каяться. Больше всех старался некий герр с рогами на лысой голове, пытаясь создать нимб с помощью электрического разряда между упомянутых рогов.
- Беру свои слова взад! - трагически заявил Патрик, группируясь в положение низкого старта.
- Приятной дороги! - оптимистично напутствовал его Флак, применив классический прием полицейского боя - пинок под то самое, куда Патрик взял свои слова. Впрочем, он не дотянулся и прием пропал впустую.
Патрик, удирая по тропинке, проорал в сторону дома:
- Вы еще встретитесь с моим возмездием!
- При чем тут мы? - обиделся Рихард. - Я вообще зритель. Волнуюсь и грызу маникюр.
- Надо было на него гуманно воздействовать, - поддерживал Тилль, не в силах выйти из образа. - По-божески.
- Это как так? - изумился Шнайдер, представив себе кого-нибудь из группы, произносящим прочувствованную речь перед толпой благоговеющих прихожан.
– Как-как... Кадилом по морде и напалмом его, напалмом!
Окружающие облегченно вздохнули, убедившись, что Тилль ничуть не изменился.
- Кажись, он тут чемоданы забыл! - сообщил Флак, стоя в позе командора.
- Какие чемоданы? - внезапно забеспокоился Рихард, несолидным галопом спеша к месту предполагаемой дислокации чемоданов. - Четыре штуки из светло-желтой кожи?
- Да-а, - протянул Флак, - а ты отуда знаешь?
- Эээ, - смутился гитарист, затормозив на выходе. - Я вроде как предположил в виде эээ... гипотенузы.
- Ах ты... ах ты катет ходячий! - зашипел Флак, не в силах простить Рихарду подобного вероломства. - Чтоб ты ими разом подавился!
И победитель Патриков удалился в дом, громко оставив дверь открытой. На лестнице одобрительно захмыкали и как-то незаметно разбрелись по свежеобретенному жилищу, чутко прислушиваясь - не начал ли Рихард давиться чемоданами? Чтобы прийти и с удовольствием посмотреть.
- Друзья, а как же я? Я что, один все тащить должен? - жалобно воззвал Рихард, но отклика так и не дождался.
Слабая надежда на товарищеские чувства растаяла в дымке раскуренной снобом Шнайдером (он с независимым видом угнездился на балконе второго этажа) толстенной сигары. А кричал, что не курит…

Тилль прогуливался по окрестностям, рассеянно обстукивая кусты сучковатой дубинкой, выломанной по дороге, и что-то напевал под нос, втайне любуясь своим звучным мускулистым голосом. Возле одного из обстукиваемых деревьев ему вдруг начала подпевать птица, которую вокалист определил как кукушку. Та куковала с точностью механизма, Тилль стал считать куки. Досчитав до трехсот, вокалист сбился со счету, обозлился, стянул ботинок и запустил в густую крону, где надрывалась мерзкая птица. И, хотя далеко не попал, скромно принял стихшее "ку-ку" и последующие проклятья с другой стороны дерева на свой счет.
- Я сейчас кому-то уши на затылке бантиком завяжу! - заорали оттуда же на удивление знакомым голосом Рихарда, и сквозь многострадальную крону прорвался ботинок. Тот самый, который знаком возмездия полетел в предполагаемую птицу.
Тилль задрал брови в немом изумлении, но тут из-за ствола дерева показалась красная и злобная физиономия с раздутыми щеками. Это действительно был Рихард, перепрятывавший четвертый чемодан, чтобы не дать добрым друзьям надругаться над святым. Ему очень не понравилось, что Тилль стал свидетелем столь интимного занятия, и Рихард подумывал было ликвидировать непрошенного свидетеля, но ему помешало визуальное определение дубинки, которой Тилль рассеянно подтягивал ботинок.
- Судя по твоему лицу, - мудро заметил Линдеманн, - я тебе не нравлюсь. Помощь нужна?
Рихард сунул руку за спину и… ничего оттуда не достал. Судорожно подергав запястьем, он выжидательно уставился на Тилля. Тот не растерялся и еще более уставился на товарища, пытаясь понять, что у того спрятано за щеками. Судя по форме – золото, бриллианты и ценные бумаги. В этот момент в кармане у Тилля бешеной лягушкой запрыгал и завибрировал мобильник. Вокалист дернулся, чуть ли не выронил дубинку и с трудом извлек содрогающееся средство связи. На экране гордо красовалось сообщение о том, что получено смс числом одна (1) штука от адресата «герр-зазнайка-стиляга-главная-затычка-мистер-контроль-и…» У Тилля было еще множество эпитетов, но, увы, все они просто не влезли при заполнении ячейки. Нисколько не удивившись тому, что стоящий от него в двух метрах товарищ вдруг посылает смс, Тилль это самое сообщение прочел. Оно гласило: «Люблю безумно. Купи хрен»
Подняв обалделые глаза на автора, Линдеманн хотел было что-то спросить, но, уперевшись взором в раздутые щеки, махнул рукой, напялил ботинок и, почесывая затылок в тягостных раздумьях, поплелся на поиски хрена.
Рихард долго смотрел вслед удаляющейся фигуре, потом выплюнул защечные запасы, тихо выругался и отправился перепрятывать последний чемодан из коллекции в пятый раз.

Свет менялся с четверть дневного на две трети вечерний и, наконец, на полуночный. Подведомственный участок был облазан, обнюхан и местами даже опробован на зуб. Из-за древесных кущ бесшумно и быстро взошла Венера, за ней побежал месяц - с таким таинственным видом, будто они только что совершили прелюбодеяние и зарезали свидетеля на той стороне планеты.
- Луна, похожая на серп, что плеть кишок твоих взрезает... - вдохновенно декламировал известно кто, примостившись на широком подоконнике с блокнотом и отнятым фломастером в руках.
- Тилль, заткнись, ради всего святого! - со стоном попросили из глубины дома. - Меня сейчас стошнит от твоих изысков!
- Нет во мне ничего святого! - гордо отвечал вокалист, гулко ударяя в грудь. - Ик... кто здесь?
- Спокойно, Герасим, я собака Баскервилей... - продемонстрировал нарисовавшийся из тьмы Шнайдер знание классики золотого века русской и английской литературы.
С собой у него был кактус в горшке, занесенный для сокрушительного выяснения отношений. Оценив на глаз убойную силу аргументов, Тилль поперхнулся очередной фразой.
- Режим сна нарушать нельзя! - страшным голосом произнес ударник, еще выше поднимая кактус и делая аргументы еще весомее.
- Да я уже и сам собирался, - сладко улыбаясь, сообщил Тилль, представляя, как позже он будет мстить нарушителю творческого процесса. Если бы он начал мстить сейчас, то его не поддержали бы остальные любители здорового образа жизни. Так что он бросился в бушующее море постели, и на него напали сны.

В глухой "час Быка" сладостные мстительные грезы были грубо и непоправимо нарушены. Под окнами раздались леденящие кровь звуки, сходные с воплями сирены, сделанной по индивидуальному заказу маньяка-автолюбителя. В доме раздался грохот падающих тел, после чего все стихло. Разбуженные музыканты злобно затаились, и только Шнайдер, который при первых же звуках принял во сне стойку смирно, оперативно бежал лежа на месте. Снова сказывалось тяжелое армейское прошлое. Перейдя к отжиманиям, ударник внезапно проснулся и свистящим шепотом осведомился, что происходит, и какая сволочь мешает ему спать.
- Соседи... - прибыл подсознательно ожидаемый и не менее мерзкий от того ответ.
Разведка доложила, что солировал неутомимый блондин, которого коллеги называли Вимом, а еще двое усердно аккомпанировали ему на волынках. Ночь разрывалась от костеразжижающего звука, издаваемого ручными инструментами и истошных рулад ненатурального блондина. Дом мужественно оставался глух и нем к потугам народного хора. Заместитель Ромео продолжал упорствовать, добавив в вопли скандирование, в котором преобладали "трусы", "слабаки" и "подонки" всех мастей. Промолчать в доме не смогли и попробовали энтузиастов освистать, но свист просто глох на фоне музыкальной волны. Не преуспев в свисте, уже основательно разозленные постояльцы вооружились, кто чем мог, и в полной тьме принялись закидывать выступающих метательно-плевательными предметами. Первый поток был пристрелочным, поэтому внизу продолжали нахально вопить. Но они ничего не подозревали о запасном арсенале органической дряни. Ехидно улыбаясь в предвкушении мести, дерьмометатели размяли кисти рук и дали залп четырнадцатью овощами подряд. Все четырнадцать попали в цель, один из них даже в две. Увидев такие организованные действия, трубадуры не менее организованно решили покинуть участок, на котором были столь обидно не поняты. Во время отступления Вим попытался было проскандировать еще, но вслед беглецам полетел достопамятный горшок с кактусом, сопровождаемым гневным воплем, и скандирование моментально стихло, сменившись сдавленным писком.
- А слониха, вся дрожа, села прямо на ежа! - лучась во тьме ослепительной улыбкой, продекламировал Пауль.
- Она такая толстая, но все же столь мила, - пробормотал Тилль, устремляя глаза в потолок.
- И фа ефика, фа ефика, - злобно подсказал Рихард, облизывая уколотый победным кактусом палец.
- Нет, ефика необязательно, - машинально передразнил его Тилль. - А где фломастер? Мне нужно записать...
- Да, где мой фломастер? - возник Шнайдер.
- Укра-а-али, …на …! - взвыл Тилль, преследуя тайную цель: не только окончательно запугать бежавших, но и потренировать застоявшиеся голосовые связки. К тому же он вспомнил, что подобные строки уже приходили ему в голову и даже были опубликованы – вокалист расстроился.
Товарищи воспитывались в несколько иных условиях, поэтому поэтичности высказываний Тилля не оценили. Вместо аплодисментов они закидали солиста-матерщинника тухлыми помидорами. Правда, образно, поскольку ни тухлых, ни свежих помидоров в доме уже не было. Один особо ретивый даже попытался ткнуть вокалиста зонтом, но тот увернулся, обиделся и решил страшно отомстить. Но ко времени зарождения этой идеи Тилль уже смылся обратно в море сновидений, и воздаяние пришлось отложить до следующего дня.

База 25
Автор: Шрайк

Ровно в 4.00.00 за кружевными плебейскими занавесочками раздался рев. Флак, в крысу попивающий кофе с коньяком в пропорции пятьдесят грамм кофе на трижды столько же грамм коньяка, подавился и закашлялся, твердо уверенный в том, что на дом падает как минимум истребитель. В этот момент ему в голову пришла гениальная в своей простоте мысль - мы все живем в Америке.
- Пилотируют тут всякие, - злобно пробормотал клавишник, поворачиваясь спиной к окну и списав на кофеиновые глюки тот факт, что обладатель рева, хоть и напоминал своим поведением подбитый истребитель, но внешность у него была подозрительно человекоподобная.
- ...ляяя! - матерно донеслось из-за окна.
- Микки-маус вундербра, - промурлыкал себе под нос Флак.
В 4.00.03 псевдоистребитель прилетел обратно, завис на пике крутой тангенсоиды и оказался вокалистом конкурентов.
- Смерть шпионам! - радостно проорал Флак, выплескивая в незваного гостя кофейно-коньячную гущу.
Тойфель еще раз утробно взревел и завертелся вокруг своей оси - то ли составляя конкуренцию Нео, то ли пародируя известный вертолет "Черная Акула". Не в состоянии бороться с кофе и силами гравитации, конкурент подбитой индейкой рухнул вниз. Последовал еще более страшный рев, треск кустов, сквозь которые явно кто-то ломился и победное освистывание.
Флак твердо решил ограничить принятие утренней чашечки и удалился освежиться, напевая себе под нос что-то вроде "А ну-ка раз-два-три, посмотри". В дверях его изловил сияющий Шнайдер и потребовал выдать орден за ликвидацию превосходящего противника одиночными силами.
- А доказательства? – ласковым голосом спросил Флак.
- Так вот же они! – не растерялся ударник, победно взмахивая куском материи с национальным орнаментом.
Флак недоверчиво пощупал лоскут, принюхался, сморщился и признал за Шнайдером право на орден. Вытащив из кармана юбилейное издание достоинством в один пфеннинг, он торжественно пришлепнул его к груди ударника. Пфеннинг прилип, и сияющий Шнайдер помчался любоваться на себя в зеркало. Сверкающий золотом пфеннинг вызывающе блистал на черной майке, оставшейся в гардеробе тщеславного ударника еще со времен садо-мазо фотосесси для одного известного журнала. Определенно он не зря прихватил костюм с собой в это путешествие. Втайне ударник мечтал встретить здесь какую-нибудь милую фройляйн и воплотить в жизнь то, что многие бы назвали кошмаром, а Тилль – источником вдохновения. Шнайдер встал в позу Наполеона, поставив ногу в сапоге на трюмо.
- Фашисты на выезде! – внезапно гаркнули совсем рядом.
От ужаса Шнайдер чуть ли не вписался носом в зеркало, и даже наградной пфеннинг дернулся на своем месте. То ли собирался отвалиться, то ли еще что. Уличивший его в преступном самолюбовании Рихард довольно расхохотался.
- Доброе утро! – оправился от шока ударник. – Рихард, когда я тебя вижу, то всегда вспоминаю о венике…
- Гадость, сказанная красиво, превращается в комплимент, - с достоинством отбился цитатой Круспе и попытался отбить у Шнайдера зеркало.
Грохот битвы за ценный предмет перебудил остальных временных жителей, кроме Флака, который не сдержался и решил выпить еще одну чашечку – исключительно чтобы насладиться тонким ароматом натуральных зерен, как он уверял впоследствии, когда на него вылили третье ведро холодной воды.
- Я требую разврата и дебоша! – обиженно заявил опоздавший к месту разборок Пауль, кутаясь в одеяло. – Почему всегда самое интересное достается другим?
- Да-ешь де-бош! – вяло поддержал его спустившийся на шум Оливер, пытающийся использовать шаровары как плащ-палатку.
Раннее утро было отвратительно промозглым, о чем громко заявил появившийся на лестнице вокалист, заросший бурной щетиной по самые глаза. Тилль был уверен, что тот, кто способен без зазрения совести разбудить спящего – способен и на любую другую, еще более отвратительную подлость. Занять душ, выпить весь коньяк и далее по списку.
Под шумок виновники побудки сделали попытку смыться, прихватив с собой зеркало, но их выдал скрежет трюмо об половицы. Обоих изловили и выгнали прочь из дома, проводив в долгий путь градом слов и мелких предметов быта, а сами пошли досыпать.

- Где этот… этот?! Колл!
Тойфель вскочил со своего места и забегал по ковру, громыхая капканом. Несмотря на всю свою поддельность, капкан, впившийся в подол национального одеяния, просто так отцепляться не хотел.
Вим, чистивший свои сапоги, отложил щетку, пытливо оглядел роскошное убранство холла, затем заглянул под стол и, не найдя там никого, перевернул сапог и затряс им, очевидно ожидая, что уж оттуда-то непременно выпадет Колл. Колл не выпал.
- Вим не знает, господин.
- Комедиант! – припечатал Тойфель.
Лицо Вима исказила судорога возмущения, и некоторое время оба метали друг в друга увесистые латинские термины. Однако их гармония очень скоро была нарушена приходом Кастуса, чьи волосы стояли не просто дыбом, а каким-то шаром.
- Кто? С утра! Да я вас!..
Невнятно брызжущий слюной Кастус с головой собаки в руках слегка насторожил Тойфеля.
- Что за шум?
Привлеченные знакомой терминологией, по лестнице спускались остальные участники коллектива, колонну их возглавлял искомый Колл, увенчанный банным полотенцем на манер тюрбана.
- Сними чалму, полей лысину!
Колл задумчиво огляделся в поисках лейки, не нашел, и все-таки спустился вниз, где единолично занял диван. Остальные тоже что-то да позанимали, лишь Тойфель остался стоять и начал обвинительную речь в адрес фиговых разведчиков, которые даже о капканах предупредить коллег не могут.
- Позор и девичья фамилия! – поддакивал Хатц, до сих пор избегающий вредительских работ.
В ответ Тойфель замахнулся на него наконец-то отодранным от себя капканом.
- Догоним и перевыполним! – столь же подхалимски внес свою лепту Норри, поднимая в знак согласия свою руку и руку соседа.
- Лучше ликерчиком воспомоществуйте в стакан, - вякнул Кастус, обнимая бутафорную собачью голову, игравшую для него роль подушки.
- Прошу жиденько, но проаплодировать, - завершил Тойфель свою речь, махнув рукой на безответственных товарищей.

С утра радио севшим голосом сообщило, что в последний раз такая температура регистрировалась в тысяча каком-то тараканьем году. Короче говоря, еще до монгольского ига. Выслушав эту убийственную новость, весь Раммштайнн хором постановил, что в таких условиях работать вредно, и надо предаться разнообразному отдыху.
- Я предлагаю найти здесь бассейн или хотя бы пруд, - председательским голосом начал Тилль, сроднившийся с тутанхамоновскими трусами.
Поскольку вокалист в это время раскачивался в гамаке и смотрел в небо, то он не мог предположить, что его никто не слушает. Однако когда все сроки для размышлений прошли, Тилль скосил глаза по сторонам и обнаружил полное отсутствие благоговеющей аудитории. - Ах вот как, - выпятил губу Линдеманн. – Отлично, обойдусь без свидетелей!
Вывалившись из гамака, Тилль подхватил ярко-зеленое полотенце Шнайдера, сохнущее на яблоне, и удалился в густые заросли, идя напролом, согласно зову инстинкта. Сначала он опять наткнулся на душ (невыключеный), но потом взял уверенное направление в другую сторону.
- Опять у Шнайдера дикая розовая рубашка цветочкового окраса... – громко комментировал в это время обстановку Флак. - У них с Рихардом что, конкуренция, у кого наиболее кретинские костюмчики? – клавишник поправил кислотно-желтый галстук, напяленный им просто так – для придатия смыслу жизни радостных расцветок. В тон нежно-голубой панаме.
- Аналогично, коллега,- с предельно умным видом подтвердил Оливер, расправляя трехцветные манжеты бирюзовой рубашки.
Упомянутые Шнайдер с Оливером ходили по кругу, оря провоцирующие лозунги и развернув знамя с вышитым девизом "Жить вредно".
- Если жить вредно, - вещал с подоконника все еще закутанный в одеяло Пауль, – то валите в соседние номера, там вам быстро помогут с этой надоедливой штукой расстаться!
- С какой? – удивился Шнайдер, прекращая марш-бросок по газону.
- В номера? – глухо встрепенулся Рихард, на которого рухнуло шелковое знамя, укутав лидер-гитариста на манер Гюльчатай.
- С жизнью, - любезно пояснил Пауль и спрятал нос в стакане чего-то со льдом.
На некоторое время воцарилась тишина. Потом Шнайдер с грохотом уронил штандарт на газон. Запутавшийся в шелках Рихард упал на штандарт, стукнулся об него черепом и изумленно затих.
- Только не говорите, что вы решили пойти в крестовый поход, - сказал Оливер с таким лицом, будто выпил стакан уксуса.
- Грех предаваться унынию, когда есть другие грехи! – напыщенно возвестил Шнайдер.
Неунывающий Флак громко поддержал идею и обязался взять организацию на себя. Стартовав в дом прямо через окно, он сшиб упивающегося своей бурдой Пауля и проник на кухню. Вспомнил недавнее анархическое прошлое, взял с полки утюг, раскокал им стекло аптечного ящичка и набрал охапку дорогих таблеток от всего, чем собирался в ближайшее время болеть в походе. В крайнем случае, лекарствами можно было и отравиться. Если враги поймают и будут пытать. Адреналин стекал в ботинки...
Не желая принимать участие в коллективном умопомешательстве, Оливер тихо смылся, ориентируясь на отчетливые следы передвижения Тилля по участку и вне пределов его. В противоположном направлении удалялся Пауль, вооруженный содержимым раздутых карманов и облитый бурдой по самые носки.
Когда Флак вынырнул из недр аптечки и спустился на природу, его поджидал один только Рихард, расставшийся с надеждой выпутаться из шелковичного кокона.
- Ты иди, иди, - вежливо сказал он. А я тут посижу… покараулю.

В чужом саду Шнайдера укусила пчела и, взбодренный этим, он смело ворвался на точно такую же, как и у них веранду. Там на застеленной шелковыми простынками раскладушке сидел Колл и жрал бананы.
- Вот ты где, гад! - заорал Шнайдер, выхватывая помятый, но не утративший боевитости кактус. - Предатель! Германию, мать твою, продал! А ну отдай банан!
Вырвав изо рта Колла недожеванный банан, Шнайдер нервно съел его и сообщил:
- Ну все. Готовься к смерти. "Pater nostra" прочти, или что там полагается, покайся как следует...
Колл вскочил с места и звучно топнул задней ногой, поражаясь собственной смелости.
- Не имеете права! – обрушился он на не ожидавшего такой отваги ударника. – Это частная собственность, и вы находитесь тут незаконно!
- Честно? – попытался сделать хорошую мину при плохой игре Шнайдер, незаметно пряча кактус.
- Я имею полное право подать на вас в суд! – качал свои права круглый герр, наступая на противника.
- Извините... я больше не буду… - пискнул Шнайдер и с непристойной поспешностью удалился, в душе проклиная излишнюю образованность.
Колл еще покричал ему вслед что-то о многомиллионных убытках и, упиваясь своей победой, сделал два широких шага назад, и плюхнулся на раскладушку. Та, не выдержав треволнений последних полутора минут, кракнула и обреченно рухнула на пол.

Тем временем на общественном озере столкнулись Тилль, Оливер и Патрик – поцапались по поводу пляжа, условно разделили территорию на три сектора и принялись нести бдительный дозор, каждый на своей границе.
Возле дома Рихард наконец-то вырвался на свободу и тут же поспешил к известному месту, не смея пакостить на природу. Однако дверь заведения была плотно закрыта, и на стук никто не отозвался. Рихард не верил, что кто-то из одногруппников так быстро вернулся.
- Кто здесь? – настойчиво вопросил он. – Назови свой идентификационный номер!
- Может тебе еще брелок от сигнализации дать? – наконец проявил себя оккупант.
Круспе громко хмыкнул и с отчетливым стуком опустил в пазы внешний засов, неизвестно зачем присобаченный на дверь туалета. Вероятно, чтобы случайный ветер в отсутствие хозяев не открыл дверь и не разбросал драгоценные запасы мягкой и дорогой бумаги.
- Эй! – зашумели внутри. – Ты что творишь? – и в дверь заколотили.
- Стучитесь! И вас откопают, - злорадно сообщил Рихард в щелку.
- У меня слабый организм! – пригрозили из «пряничного домика».
- Я сейчас лопну от смеха, и у меня будет внутреннее харакири! – издевался Рихард.
- Тогда я за себя не отвечаю! – гордо ответили из туалета. – Вызовите адвоката!
У Вима была мания по поводу микробов: он твердо был убежден, что те повсеместно сидят в засаде и поджидают его, чтобы наброситься и повалить на землю. Скорее всего, в этом была виновата реклама средства для чистки унитазов, где микробы показаны размером с гоблинов, которые затаились под ободком фарфорового трона и злобно хихикают. Поэтому от ужаса его начало подташнивать. Вим с грохотом рухнул на колени перед микробным гнездовищем, обхватил его руками и твердо решил утопить всех врагов до последнего. Он почувствовал, как давеча съеденный деликатесный акулий плавник подступает к горлу на вздымающейся волне хренового соуса.
- Я, конечно, могу сходить в кусты! – заорал обеспокоившийся Рихард. – Но все-таки это наше место и…
Договорить он не успел - в туалете так отчаянно взревели, что Круспе аж подавился. Он честно пытался начать свой спич раз восемь, но безуспешно – его постоянно заглушал харчеметатель.
Внезапно за спиной негодующего гитариста раздалось окультуренное покашливание. Рихард подпрыгнул и лихорадочно обернулся, заслонив спиной и ушами улики. Узрев Флака, он открыл было рот, чтобы невежливо спросить, какого … клавишнику здесь надо, но тут минутная пауза закончилась. Блондин все это время просто собирался с силами, и они опять грянули одновременно. Звук, издаваемый оппонентом, напоминал мини-Ниагару.
- Слушай, кто там пьет в перерывах? - Давясь смехом закричал Флак, стараясь заглушить туалетное соло. - Прямо из бачка?
- Диверсант, - мрачно ответил Рихард. – А ты уже все?
- Ну типа того, - задумчиво ответил Флак, смутно подозревая, что он в своем вояже посетил не ту виллу.
Чтобы заглушить голос сомнений он поспешил удалиться, пожелав Рихарду удачи в нелегкой борьбе с врагами коллектива.
Круспе посидел немного в одиночестве, надеясь увидеть кудесника от унитаза, но никто так и не появился. Тогда он подошел к двери, откинул засов и подергал ручку - закрыто. На призывный вопль о заключении мира ответа не последовало, вернее он был по-прежнему нечленоразделен, зато на редкость акустичен, словно шумелец одновременно практиковался в горловом пении.
Рихард вздохнул и отправился в кусты, из чистого упрямства дернув за ручку еще раз.
- Занято!!! - Неожиданно раздалось в ответ, и Рихард вломился в заросли, давясь хохотом.

Близился вечер, обещавший созерцательную идиллию и вообще гармонию с природой.
Рихард развалился в плетеном кресле, мирно перебирая струны гитары и временами пописывая посещавшие его гениальные идеи в лежащий рядом блокнот. Неподалеку Оливер замирал в различных красивых восточно-единоборских позах, отгородившись от мира наушниками – он тренировался в удержании равновесия для победного покорения волн на серфе. Возле клумб на карачках бродил ударник, вооруженный лупой и справочником редких растений. На крыльце бравурно раскачивался в кресле-качалке Флак, ваяющий литературный шедевр – мемуары о собственной нелегкой жизни интеллигента среди баварских пролетариев. Временами он возводил очи к небу, застывал в раздумьях, а потом с новой силой опускал пальцы на клавиатуру ноутбука, так что казалось, будто вот-вот грянет торжественное органное крещендо – столь велика была мощь литературного слова. На кухне тусовался Пауль, смешивающий в принципе несовместимые жидкости в шейкере и популярно объяснявший микроволновому жителю, как надо правильно пить Настоящую Панковскую Бурду. Тилль с биноклем засел на крыше.
В дорогую штуку виднелись какие-то сомнительные личности, похожие на драных котов, и пару раз проезжали солидные автомобили в окружении охраны, эскорта или как оно там по-научному.
- Бог видит всё, но соседи – больше, - бормотал вокалист под нос, настраивая дальнорукость и близоглазость.
- Господи, дай мне терпения... – пыхтел Вим, находящийся в комплекте с подзорной трубой на расстоянии менее километра и пытаясь трубу эту настроить по всем правилам. - Немедленно!!
- И сейчас мы увидим… - подбадривал себя Тилль, наводя прибор на базу противника. От волнения ему стало жарко, вокалист начал скрести то подмышки, то живот, то простите-вообще-черти-что.
- Увидим мы сейчас… - взволнованно приговаривал Вим, перевешиваясь через неудобный выступ на крыше в позе скорбного геморроем. Парадная юбка съехала со скорбного места, явив природе незагорелые тылы. Волынщик проигнорировал внезапное обнажение, захваченный проясняющейся перспективой вражьего бункера.
- Вижу! – воскликнул Тилль, высовывая язык по всем канонам лично созданного образа и делая неприличное движение всем телом. – Экххх… - Йес! - определился Вим. – Мм… мама… - он застыл в позе, которую приблизительно можно было назвать «Босх в полете».
Известно, что высшая степень смущения - это когда встречаются два взгляда в замочной скважине. Сложно передать степень смущения, обуявшую двух подглядывателей, встретившихся взорами в оптике. Но оба быстро оправились, и каждый продемонстрировал, какого он мнения о соподглядывателе. Надо признать, что у Тилля это вышло лучше – сказывалась многолетняя практика.

- Слышь, Флак, он никак новый номер репетирует… - И чувствую я, «Нагнись» перед этим просто пасует.
Одногруппники, привлеченные яростными криками с крыши, собрались внизу, как инквизиторы у греющего душу костерка.
- Нее, - с сомнением произнес Шнайдер. – Такое никакая цензура не позволит. Мы ж на штрафах разоримся!
- К тому же, - вставил оправившийся от потрясения клавишник, - может, он решил кого другого привлечь. Вон, гитар у нас целых три! Одну можно и отложить на время!
Гитаристы поочередно позеленели и начали громко доказывать свою важность, нужность и незаменимость. Шнайдер подло улыбался, преисполнясь чувства собственного достоинства.
- Хотя ударные тоже можно на синтезаторе запрограммировать, - мстительно добавил клавишник.
Шнайдер побурел и начал беззвучно разевать рот, тщетно пытаясь справиться с паникой. Наконец он сосредоточился и попытался повернуть разговор в менее опасную колею.
- С другой стороны, это может быть утренняя разминка! – выпалил он.
Флак демонстративно посмотрел на часы и на солнце, перевалившее за зенит.
- Верно! - с облегчением поддержали гитаристы. - Тем более, чего это он в бинокль смотрит? Повторяет за инструктором!
В этот момент Тилль сделал такое движение, что Оливер, мнивший себя гуттаперчевым, поперхнулся.
- Да нет, судя по всему, наверняка девочек увидел, - завидчески высказался Флак, милостиво соглашаясь сменить тему и заламывая руки. – И не делится!
- Тилль! – заорал ударник. – С друзьями надо делиться, иначе они звереют!
- Щас я ему еще такое покажу! – вопил Тилль, слезать не желая ни в какую.
- Он же меня послал! Я же по губам читаю! – разорялся далекосидящий блондин, настроенный этим напутствием в нужную сторону, то есть непримиримо и уперто.
- Ну пойдем, пойдем, я с тобой обсуждю теорию экзистенциального чего-нибудь! – заходился Тилль, совершенно потеряв контакт с реальностью и опасно сдвигаясь к краю крыши.
- Прыгай! Прыгай! – скандировала группа поддержки со стороны вокалиста.
Тилль посмотрел вниз таким взглядом, что все сразу поняли, кто из них наипервейший претендент в Книгу рекордов Гиннеса в номинации "Самое длительное и болезненное применение пластической хирургии". Претендентами были все оптом. Крик немедленно стих.
- Тилль, облака на солнце набегают, становится холодно! – слащаво завел Рихард. – Простудиться можно, голос посадить!
Линдеманн бросил долгий взгляд в бинокль, где было видно противника, старательно показывающего оттопыренный средний палец, и со вздохом направился к слуховому окошку.
- Чтоб ты провалился! – со вкусом прокричал вслед удаляющемуся противнику Вим, и тоже попытался было слезть. Но не смог.
Красивая национальная одежда зацепилась за железный выступ, приковав хозяина к нагретой за день крыше. Вим не смог выдержать этого ужаса и завыл так, что отозвались немногочисленные собаки в округе.
- Чего лежим, кого ждем? – раздалось за спиной.
Вим развернулся, насколько это было возможно, и узрел за спиной красноволосого коллегу.
- Долго я ещё буду изображать из себя памятник неизвестному нудисту? – злобно поинтересовался он.

Время текло медленно, садящееся солнце тоже не бурлило скоростью.
Снятый с крыши Вим требовал к себе общественного внимания и окропления пострадавших под солнцем частей тела сметаной, на худой конец – кефиром. Еще он требовал опахала, но был устрашен кулаком самого объемного члена группы. И утих.
Не очень далеко по соседству, коллектив ударился в коллективное разгульное чаепитие, обожрался морскими деликатесами, повыл песен под гитару и распался на шесть индивидуальностей, которые единогласно отправились по своим комнатам – для уделения времени любимым себе, чтобы не видеть изо дня в день наблюдаемые физиономии одногруппников… и так далее.
Но просто так погрузиться в ночь не удалось, несмотря на внезапное потемнение и обрушившуюся на Базу тишь.
- Пожрать бы… - мечтательно завел Пауль, голодно урча желудком. – Кто бы нам приготовил, а?
- На ночь объедаться вредно! - нудно ответили из соседней комнаты.
- А можно на слове «пирожки» я выйду?! – заорал Рихард снизу, тыкая чем-то в потолок.
- Господа! – заунывно протрубил откуда-то Оливер. – Соблюдайте оральную гигиену рта!
Ошарашенные таким заявлением участники беседы ненадолго затихли, но потом вновь прорезалось робкое «а ничего едобоваримого у нас нет?» - это был Шнайдер, раздразненный видениями пирожковых хороводов вокруг королевского осетра. Осетр засел в голове и никак не хотел оттуда выветриваться, бия плавниками по ушам. Ударник зажмурился и судорожно сглотнул.
- Есть яблоки! – громко отозвался Флаке из каких-то и вовсе неведомых глубин дома.
Пауль сморщился, словно попробовал дикого, кислого яблока.
- Будем есть яблоки, писать на яблоках, лежать на яблоках, позеленеем и станем как червяки… - заныл он.
- Запивать яблочным уксусом! – поддержал снизу Рихард, в такт словам ударяя чем-то в потолок. – Потому как пиццу сожрали без нас! Я предлагаю страшно отомстить!
- Это в тебе сивушные масла говорят, - по-прежнему громко высказался клавишник. – Пить меньше надо! Помню, когда я в последний раз перебрал шампунчика, очень долго икал пенкой…
- Чьего шампунчика?!
Осетр в голове у Шнайдера никак не хотел успокоиться и баламутил хвостом пену.
- Моего небось! – возмутился Круспе, с силой тыкая в потолок бамбуковым шестом (он наконец-то, после долгого ощупывания, определил, чем пытался пробить прямую дорогу к соседям). – С бальзамом из трав!
- Синюшные масла вредны для здоровья! – настаивал Оливер на блюдении себя.
- Эй вы! – заорали басом, очень смахивающим на голос Тилля. – Вы в курсе, сколько людей на свете мечтают стать инвалидами? А я им всем помогу! И вам тоже! Я не могу спать под звон падающих слюней!
Вновь воцарилась тишина, в которой внезапно очень тихо, но отчетливо прозвучало преступное прихлебывание чего-то жидкого. Оливер в своем прибежище пил уже седьмую кружку ненавистного Пу-Эрха, который чем-то напоминал круто заваренный веник и одновременно сыр для гурманов. Несмотря на пропаганду здорового образа жизни, басист никак не могу уверить себя, что этой Байды вполне достаточно для того, чтобы заглушить рулады желудка.
- По-моему, кто-то жрет, - проницательно высказался обессиленный осетром Шнайдер. Мозг попытался сбежать и залезть под колпак, но осетр настиг его в прыжке и шлепнулся сверху. Ударник тихо завыл в подушку.
В той части дома, где расположился Тилль, загрохотало, раздались ругательства и звуки швыряемого постельного белья. Спустя десять секунд под аккомпанемент шлепанья босых ног Линдеманн вихрем пронесся по дому и вылетел на природу. Напуганные внезапной экспрессивной выходкой одногруппники так тщательно притворились спящими, что один за другим уснули на самом деле.

- Части мягче, части тверже, все в меню подходит тоже! – бодро напевал Тилль собственное сочинение явно людоедского характера. – Мясу тридцать восемь лет, съем его я на обед!
Неизвестно, к кому обращался певец, но многолетний Хатц, опасаясь варваров, решил стать укрепленным лагерем. Стать лагерем ему не удалось, и тогда Хатц прикинулся многолетними зелеными насаждениями. Он был крайне раздосадован тем, что не успел даже подобраться к резиденции зла, как навстречу ему выдвинули этого засланца. Хатц зашуршал маскировочными листьями, пытаясь гипнотическими методами воздействовать на рыскающего по участку Линдеманна – чтобы тот свалил обратно в домоубежище.
- Очень бы хотелось знать, на какой грядке сейчас шевелит листьями мой кабачок! Да! – неукротимо распевал Тилль уже на манер Вини-Пуха, шмыгая по кустам с мотыгой наперевес. Мотыгу он откопал в тщательно реконструированном сарае и теперь просто сгорал от желания применить ее по назначению, путем усекновения чьего-нибудь кочана.
Стук подошв, приближаясь к месту локации, заставил Хатца почувствовать себя женщиной. Хрупким существом, совершенно не приспособленным к встречам с бешеными садоводами. Хотелось продолбить клювом кору ближайшего дерева и сунуть голову в дыру, спасаясь от опасности, наподобие страуса.
- Ага! – обрадовался вокалист, узрев в раскидистых зарослях что-то крупное, арбузовидной формы. – Эээх! – замахнулся он мотыгой.
- Аааа!
Кабачок стартовал прямо из грядки на первой космической. Вообще-то, Хатц вовсе не был рекордсменом мира без шеста и медалей, но кто ж мог предвидеть испуг, рождающий такую прыгучесть. Тилль проводил космический кабачок обалделым взглядом, придерживая челюсть мотыгой. «Да, - подумал он, - испугался помидор помидора». После этого он решительно отбросил мотыгу и удалился было в сторону дома, но тут в направлении улетевшего кабачка раздался грохот и гром, полыхнуло красно-оранжевым и завизжало человечьими голосами.

Норри мирно, никого не трогая, облазил вражеский сад в поисках зарытых кладов и мест, удобных для подкладывания гадостей (троянских свиней и прочей живности). Он живо надеялся, что сделает то, что не удалось еще никому из команды – подорвет возмутительно плодовитую деятельность индустриальных конкурентов. В конце концов, не зря они прожигают кровные евро в этом уютном, но бесперспективном месте. Предаваясь тщеславным мыслям, он мужественно преодолел заросли терновника, в которых надрывалась парочка соловьев, и выполз на естественную мини-поляну, образованную художественно высаженными деревьями.
- Вот наглотаюсь холодного воздуха и умру от воспаления языка, - жалостливо бормотал кладоискатель.
Подбадривая себя подобным образом он ворочал камни, словно медведь-гурман, вздумавший полакомиться сытными червячками. Упомянутые червячки, мокрицы и прочие враги человека так и прыскали из сырой земли в разные стороны, но Норри не сдавался. И в какой-то момент его старания были вознаграждены. Между двумя валунами, достойными занесения в книгу о японских садах камней, было втистнуто что-то прямоугольное, явно искусственного происхождения. Норри впился в это нечто клещом и вытянул на свет, поражаясь силе и упорству того, кто это запихивал в узкую каменную щель. Одержав победу, танцвутовец потер руки и чуть было не расхохотался в голос, любуясь итогом – чемоданом. Потом не сдержался и тихо каркнул «Ура!» тут же опасливо заоглядывавшись. Таинственно мерцающая монограмма наводила на мысли о несметных богатствах, скрытых в кожаном чреве. Поэтому Норри не сдержался и решил распотрошить чемодан прямо на месте, не утруждаясь дотаскиванием до основной базы. В нем взыграла невесть откуда вдруг взявшаяся резвость и воспоминания о детских шалостях, за которые его часто били и обзывали клептоманом. Тихо щелкнули замки и горящему взору Норри предстали… предстал… ворох нижнего белья. Норри не поверил своим глазам. И вновь он мужественно сдержался от крика, трясущимися руками перетряхивая тряпичное содержимое роскошного чемодана. Может быть все эти шмотки и стоили огромных денег, но не будет же он их продавать на ярмарке! За кого его примут окружающие? Норри заскрежетал зубами, мечтая о том, как найдет владельца тряпок и задушит вот этими вот элегантными трусами. В расстройстве, он чисто машинально докопался до самого дна, слабо надеясь на чудо. И его ожидания были частично вознаграждены – на самом дне он увидел сложную технологическую конструкцию. А потом все-таки заорал.
Чемодан был заминирован.

- Я легкий, я легкий! – частил Хатц заклинания в полете. – У меня только теловычитание!

Грянуло и жахнуло так, словно чемодан содержал сверхсекретную документацию, которую следовало сжечь еще до прочтения. Норри воспарил к небу, которое вместе с землей завертелось в тошнотном калейдоскопе, и Норри внезапно увидел перед лицом собственные ноги в сапогах, эксклюзивно пошитых из кожи грешниц. Потом сапоги исчезли, в поле зрения появилось чье-то орущее лицо, потом земля, а потом последовал двойной удар, и Норри испытал непередаваемое чувство прослойки в бутерброде.
Обоих посетителей ночного сада контузило, причем Норри впоследствии уверял, будто его контузило не взрывом, а Хатцем, упавшим с несусветной высоты на него, мирно катящегося по сорнякам и никого не трогающего.
- Что это было? – слабым голосом спросил Хатц, отцепляя маскировочные листья от макушки. – Ядерный чемоданчик?
Норри молча лежал в радиусе взрыва чемодана и трогал шишку на темени, причиненную хатцевой на излете тушкой.

В доме зашебуршали. Первым зашебуршался Пауль, решительно встал и направился на поиски того, на кого можно свалить неблагодарную работу по выяснению обстановки снаружи. Услышав его неумолимые шаги, товарищи поспешили замаскироваться кто как мог.
- Кто не спрятался, я не винова-ат, - протянул Ландерс, врываясь к Оливеру.
...Басист сидел под пальмой в кадушке и делал вид, что с рождения слеп, глух и страдает провалами памяти. Гостя, нагло лезущего в его личное пространство сквозь пальмовые листья, он не замечал в упор. Даже когда тот ухватил его ухо для привлечения к себе внимания. Пауль дернул за ухо, не дождался ответа, дернул еще раз, и ухо осталось у него в руке.
С воплем «Пришельцы!» Ландерс вылетел вон из пристанища басиста, крепко сжимая в руках несчастный орган слуха.
Оливер глумливо захихикал, не разжимая губ, спокойно оторвал второе ухо и уложил его в мешочек с надписью «Розыгрыши». По бокам головы привольно расправились собственные уши, словно крылья у бабочки.
Выбросив компрометирующее ухо в окно, Пауль направил стопы в обитель клавишника. Во-первых, тот был самым спокойным, а во-вторых мог дать консультацию, что делать с людьми, которые внезапно теряют слух вместе с ушами. У дверей Флаке он благополучно затормозил, вспомнив пристрастие клавишника к химии и трогательную любовь к неожиданным сюрпризам. На дверной ручке болтался плакатик, который был весь исписан мелким почерком – на нем Пауль с трудом прочел следующее: «Открыв дверь, вы опрокидываете на себя колбу. В колбе находится: а) рассол, б) серная кислота, в) азот, г) царская водка. Вам дается три попытки. Если вы опрокинете на себя серную кислоту или царскую водку, то с вас снимается 50 квадратных сантиметров кожи. Если вы опрокидываете на себя азот, вам дается штрафной инвалидный билет. Если вы опрокидываете на себя рассол, то вы выходите во второй тур и встречаетесь с разъяренным хозяином комнаты». Пауль мысленно просчитал все возможные варианты и тихо пошел к следующей двери.
Шнайдер от природы был очень умным и заранее забаррикадировался, но это не остановило Пауля, просочившегося буквально сквозь стену.
- Восславь ранний подъем, душа моя! – пафосно обратился к одеяльному кокону Ландерс.
Из-под одеяла появилось страдальческое лицо. Нос нервно подергивался, и Пауль воспринял это как упрек.
- Чё? – спросонья ударник был на редкость словоохотлив.
- Поступили конспиративные разведданные, - понизив голос, сообщил Пауль.
- У меня насморк, я плохо слышу, - попытался отмазаться Шнайдер.
Затем он планировал провести заключительный этап изгнания - слюнометание в посетителя, - но не успел. Тот влез холодным носом в теплый спальный кокон и начал причитать:
- Во время такой напряженной обстановки ты будешь спать? Никого в доме нет, Тилль ушел, а там все гремит и взрывается!
- И что? – пробубнил Шнайдер, уворачиваясь от холодного носа.
- Может он там старушку убивает! – в крайнем волнении выпалил гитарист. – Мы в плане старушек на душу населения начнем резко отставать от развитых европейских стран!
- Я за ним не пойду, - уперся герр Шнайдер. – Либо обворует на обратной дороге, либо одеяло ночью на себя потянет!
Пауль не сразу придумал, что ответить на шокирующее заявление, а Кристоф, воспользовавшись моментом, повернулся к Паулю спиной и оглушительно захрапел. Ландерс возмутился, фыркнул, хрюкнул и чуть было не плюнул, но Шнайдер, не оборачиваясь, показал ему кулак, и сраженный ритм-гитарист отступил прочь из комнаты. Вслед ему неслись торжествующие рулады.
Рихарду снился кошмарный сон. Ему снилось, что он снова ходит в школу на уроки труда. В школе у маленького Свена было много возможностей для приложения труда проектировать скворечники, или, там, в лучших портняжьих традициях фартучек сшить. Молотка Рихард во сне боялся, а фартуки непонятным образом сшивались оборками друг с другом. Далее Рихарду привиделась грозная учительница, которая вздохнула и поручила ему шить кармашки для фартуков. Много кармашков. Наверное, миллион. Они атаковали Свена по всем фронтам. Полосатые кармашки пикировали с неба, кармашки с розочками путались под ногами, сиреневые кармашки с жутким бормотанием ползли по стенам с ножами в крохотных зубках…
Рихард проснулся с задавленным воплем, погребенный в груде добротного льняного постельного белья. «Они вернулись!» - мелькнула безумная мысль. Да, теперь они вернулись, маскируясь под наволочки, не сменив ни размера, ни пакостного характера. С одной стороны море и дельфины, с другой – горохи. В них, разумеется были запиханы подушки. Кармашки повеселились на славу. Рихард пихал подушки ногами в надежде, что наволочки порвутся, но ответственные швейные работники сшили их на совесть. Пододеяльник принял в себя весь материал, который никак невозможно было превратить в наволочки. Он был безграничен и бесконечен, как любовь Тилля к экстравагантным прическам. Где-то глубоко, грустя и рыдая, блуждало одеяло. На сторону Рихарда оно практически не забегало. Гитарист тонул в глубине постели, чувствуя себя маленьким и беззащитным…
- Рихард! – вывел его из обвалившегося на голову ужаса чей-то голос-спасатель.
- Я здесь! – глухо заорал поименованный Рихард и вытянул ищущую руку.
- Я пришел к тебе во фраке, элегантный, как рояль, - расплылся в улыбке Пауль, извлекая наружу взъерошенного коллегу.
- Зачем?
Оказавшись на поверхности, Рихард тут же утратил чувство благодарности и приготовился в случае чего нырять обратно, дабы избежать ночных прогулок. Не просто же так к нему ночью припираются в комнату.
- Там что-то рвануло, - задумчиво сказал Пауль, осматривая комнату, в поисках гардероба постояльца.
- К-как рвануло? – заикнулся Рихард и стал в тон свеженакрахмаленной простыне.
- Громко, - любезно разъяснил Пауль.
- Да там… да там же…
Рихард вылетел из постели, а потом и из дома с такой скоростью, что заколыхались занавески. Пауль почесал в затылке, недоумевая, почему взрыв вызвал у Рихарда такую странную ярость. Потом не выдержал и кинулся следом. За ним устремились бдительно подглядывающие и подслушивающие до сих пор коллеги.
Путаясь в шлепанцах, белье и простынях, остатки коллектива спешили к месту, над которым тускло мерцало зарево.
По прибегу они обнаружили Тилля – одна штука, лицо маниакальное; двух неучтенных лиц преступной национальности и Рихарда – одного, но очень громкого, с надрывом убивающегося над останками чего-то, что напоминало чемодан. Повсюду были разбросаны тлеющие тряпки и огненными бабочками порхали ярлыки известных фирм.
- Кто? Кто посмел? – наконец возопил Рихард, вскидывая руки к небу. – Кто посрамил достоинство чемодана моего, уронив оное и наступив на него?
- Бредит, - сочувственно сказал Флаке, сжимающий в руках набор из семнадцати колбочек (помимо любви к химии и сюрпризам, клавишник отличался редкостной подлостью, поэтому указанные на плакатике 4 пункта были лишь малой каплей в океане убийственной неорганики). Рихард в пафосной шелковой пижаме и с растопыренными руками напоминал то ли Гагарина в скафандре (но про Гагарина знали не все), то ли огромного пингвина (а вот это было знакомо каждому). Окружающие тут же очень метко окрестили этот памятник самому себе "Кто украл у пингвина чемоданы?"
- Ты! – палец гитариста уставился на Тилля. - Наполеон в шкуре Жозефины!
- Может волк в овечьей шкуре? – робко уточнил Линдеманн. – Но это не я. Это там, - и он перевел палец на виноватых.
- Среди обуглившихся кусков корабля был обнаружен клочок астронавтов… - задумчиво резюмировал Флаке, случайно проливая из пробирки царскую водку на то, что когда-то было роскошными плавками.
- Маска, я вас знаю... – хихикнул так и не оправившийся от взрыва Хатц, ответно указывая пальцем (своим) на Тилля.
- Все лицом в пол! – продолжал бесноваться Круспе. – Засужу!
В таком озлобленном состоянии Рихард мог доказать все, даже, что Земля имеет форму чемодана.
- Помню, раза три ходили мы с больными в психическую атаку… - давясь смехом, шептал Пауль на ухо Оливеру. – Когда нас в психушку замели за пропаганду. Надели парадные пижамы и - марш, марш на Госздравуправление!..

В кустах разадлся слоноподобный треск и на злосчастную полянку вывалились новые действующие лица.
- Не… могу пройти… мимо безобразия. Так и хочется принять участие! – задыхаясь, прокомментировал коллективное проявление Вим.
Мирно ночевавшие раммштайновцы не могли похвастаться официальными костюмами, а народный фольк-коллектив даже при полном параде оставался более раздет. С другой стороны, Флаке был вооружен колбочками, а Кастус – собачьей головой.
- Кaк вы cчитaeтe, мы лyчшe вac или вы xyжe нас? – нескромно поинтересовался Тойфель, напрягая бицепс. Луна бросала блики на его тело, покрытое вязью шрамов и росчерками татуировок. Большой мясницкий тесак был заткнут за пояс. Правда, тесак был бутафорский, но об этом мало кто знал. В общем, ничто не выдавало в нем мирного бухгалтера, каковым Тойфель являлся в свободное от концертов время.
Колл, прибежавший с сигаретой, выпустил облачко дыма изо рта - такое же наглое, упитанное и самоуверенное, как он сам.
- Позвольте, что вы тут делаете? – возмутился ударник. – Это частная собственность!
Колл покраснел и запыхтел, словно паровоз. Ему не нравилось, что его побивают собственным оружием.
- Цветочки собираем, - отрезал Вим, подбираясь к пострадавшим с профессиональным врачебным лицом.
- Вы бы еще на грибы облаву с собаками устроили! - возмутился Флак, зловеще переливая содержимое одной колбочки в другую.
- Я буду водить молоточком у вас перед глазами, а вы за ним следите… - уже приступил к лечению блондин, подобрав камушек. - Нет, нет, руками закрываться не надо. Так нечестно…
Тилль цапнул за полу пижамы рванувшегося вперед Рихарда.
- Я тебе вот что скажу, - внушительно произнес он. – После такого лечения твоя месть уже не будет иметь значения.
- Но чемодан! – задыхался от возмущения Рихард.
- Ну что же, гипофиз ваш придется удалить, - разливался Вим соловьем, - а на мозжечок наложим гипс… Или просто йодом помазать, как вы считаете? Ну куда же вы ползете, коллега?!
Окружающие машинально передвигались следом за ним хвостиком, как иудеи за Моисеем, останавливаясь в нужных местах и поворачивая головы то налево, то направо – в зависимости от телодвижений целителя-самоучки. Наверное, также Моисей указывал евреям, где расступится море, где рухнет с небес гуманитарная манна, а где именно войска фараона постигнет небесная кара.
- Я предлагаю, - пока мы все здесь в переговороспособном состоянии,- начал Пауль и покосился на Рихарда, вырывающегося из рук Линдеманна и пытающегося выкрикнуть что-то оскорбительное сквозь линдеманновскую же ладонь, - это… так вот, я предлагаю жить дружно.
- Ммм… - пробормотал Кастус, зачарованно следя за беженцами с постчемоданных земель, которые пытались выразить свое последнее матерное слово, прежде чем стрела медицины навсегда избавит их от страданий. – Я поддерживаю.
Собачья челюсть громко лязгнула, заставив всех прийти в себя. Кастус опомнился и нервно попятился. Но, сказав "а", уже нельзя было остановиться и до конца дипломатического алфавита пришлось добраться.

С утра пиццерийный курьер, преисполняясь достоинства, натаптывал трассу между двумя участками, губя культурные растения во имя благородной цели – таскал туда-сюда важный документ. Пакт о ненападении был заключен:
«Ваши покойные слуги» - подписались церемонные волынщики.
«Крепко жмем Ваши горла» - столь же любезно оттелеграфировали индустриальщики.

И жили они оставшиеся четыре дня душа в душу. То Танцвут Раммштайну, то Раммштайн Танцвуту…